Николай II

Боханов Александр Николаевич

Не знал последний монарх и другого. Еще до провала в начале сентября выступления Верховного Главнокомандующего (с мая 1917 года) генерала Л. Г. Корнилова обстановка в стране резко дестабилизировалась. 21 августа была занята немцами Рига, а через четыре дня Корнилов двинул войска на Петроград, желая установить «диктатуру сильной руки». Этот шаг, предпринятый с тайного согласия Керенского, в последний момент испугавшегося и бросившего генерала на произвол судьбы, обвинив того в «измене», способствовал новому витку антимонархической истерии. Она началась еще раньше, но достигла своего апогея в конце августа.

Хотя монархисты никакого отношения к корниловским событиям не имели (сам Корнилов и не помышлял о реставрации), это ничего не меняло. Появился повод. Реанимировался образ

традиционного врага. Газеты, захлебываясь от возмущения, голосили о заговоре реакционеров, намеревавшихся освободить царя и восстановить его власть. Старались и петроградские чиновники. В конце августа в прессе было помещено сообщение государственного прокурора, гласившее: «Цель заговора — политическая. Заговор возник до отъезда бывшего царя в Тобольск и имел целью ниспровержение существующего и восстановление старого строя». Никаких фактов приведено не было, да они и не требовались. Уверенно писали и говорили о том, что «паутина заговора» оплела всю Россию, что замешаны бывшие сановники империи и царские родственники. Начались аресты: великого князя Павла Александровича, его жены княгини Палей, великого князя Михаила Александровича и других. «Свобода или смерть» стал главным лозунгом момента. Под шумок этой кампании из-под ареста были выпущены все большевики, находившиеся там после июльских событий. Они сразу же оказались в авангарде борьбы «с коронованными убийцами», сделав эту тему козырной картой в схватке за власть. Керенский после «корниловской эпопеи» недолго находился в оцепенении и очень скоро начал подыгрывать крайне левым, не понимая, что этим лишь усугубляет положение.

Козни «реакционеров» искали повсюду, но в первую очередь вокруг царя. Керенским были посланы телеграммы тобольским властям и начальнику отряда с приказом усилить охрану Романовых. Им же был отправлен в Тобольск новый особый комиссар Временного правительства эсер В. С. Панкратов. Личный знакомый Керенского, «краса и гордость революции»: провел в заключении и ссылке более 15 лет. Этот «каторжный ценз» служил лучшей рекомендацией. Никого не смущало, что наказан-то он за вполне очевидное деяние: убийство полицейского. Теперь такие поступки ставились государством в заслугу. Потребность в назначении личного уполномоченного правительства вызывалась, как то безапелляционно утверждали, интригами и заговорами «бывших».

С середины августа будоражили страну слухи о «деле Хитрово». Эту историю раздули невероятно, хотя потом выяснилось, что она — лишь плод больного воображения. 18 августа Николай Александрович записал в дневнике: «Утром на улице появилась Рита Хитрово, приехавшая из Петрограда и побывавшая у Настеньки Гендриковой. Этого было достаточно, чтобы вечером у нее произвели обыск. Черт знает, что такое!» На следующий день продолжил: «Вследствие вчерашнего происшествия, Настенька лишена права прогулок по улицам в течение нескольких дней, а бедная Рита Хитрово должна была выехать обратно с вечерним пароходом». Это то, что видели и что знали арестованные в губернаторском доме.

Все представлялось некрасивым и необъяснимым. Но объяснения существовали, а всему эпизоду придали политическое значение. В начале августа Маргарита Сергеевна Хитрово, барышня из хорошей семьи, фрейлина императрицы Александры Федоровны, ровесница и приятельница великой княжны Ольги Николаевны, по собственной инициативе решила последовать за царской семьей в Сибирь. Она собиралась скрасить там их страдания! Свое намерение она не скрывала от других, соглашалась передать письма. Таковых набралось почти два десятка. По дороге в Тюмень посылала телеграммы родственникам и знакомым: «Я теперь похудела, так как все переложила в подушку», «Население относится отлично, все подготовлено с успехом» и т. д. Естественно, что об экспедиции фрейлины стало известно властям.

На имя Кобылинского в Тобольск полетело распоряжение Керенского. Тому предписывалось арестовать Хитрово, отобрать все бумаги и отправить ее под охраной в Москву. Как только Маргарита прибыла в Тобольск, сразу отправилась к губернаторской резиденции и встретила на улице графиню Гендрикову, которая обрадовалась и привела ее к себе в комнату в Корниловском

доме. Вскоре пришел доктор Боткин, состоялась непродолжительная беседа. Не прошло и получаса, как явился Кобылинский с несколькими солдатами и объявил, что должен арестовать столичную визитершу. У нее были отобраны все письма, а сама она под конвоем была переправлена в Москву, а позже в Петроград, где провела несколько недель под арестом. Если бы царской семье рассказали, что Рита — опасная заговорщица, то все невольно бы рассмеялись. Они ее слишком хорошо знали, чтобы поверить в подобное.

В истории заточения царской семьи нуждается в прояснении важный сюжет, вокруг которого существует множество спекуляций: о заговорах и конспиративной деятельности как самого царя, так и монархистов-симпатизантов. Никогда Николай Александрович не помышлял серьезно о побеге (большая семья и болезнь сына делали подобную акцию технически неосуществимой); вопроса же о возращении на трон вообще для него не существовало. В конце зимы 1918 года, когда стало окончательно ясно, что Учредительное собрание — фикция и участь их решать оно не будет, у арестованных зародилась мысль, что их все-таки вызволят, как говорила Александра Федоровна, «хорошие русские люди». Надежда существовала, но она оставалась беспочвенной. Важно подчеркнуть в этой связи: не было организовано ни одной серьезной попытки вызволить из-под ареста царскую семью. Разговоров об этом было много, в том числе и среди монархистов, немало проявлялось и сочувствия. Посылали письма, деньги, передавали приветы, выражали через кого-то преданность, в Тобольск даже добирались некоторые, но реальных действий никто не предпринимал. Потом уже, в эмиграции, создавалось немало легенд, захватывающих повествований о том, как организовывались различные тайные союзы, кто, что и как делал, но вот, «в последний момент», все срывалось. Даже Рита Хитрово о том написала…

Приход к власти большевиков Николай II принял спокойно. О том событии узнал почти через две недели, но самому факту мало удивился. В стране такой хаос и распад, что рано или поздно должно было нечто подобное случиться. Керенский оказался неспособным сдержать этот натиск и вот поплатился. Но судьба конкретных деятелей Временного правительства Николая II не занимала. Болел душой за Россию, понимая, что надежд на скорое выздоровление, на умиротворение становится все меньше. 17 ноября записал в дневнике: «Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и Москве! Гораздо хуже и позорней событий Смутного времени». Тогда нашлись в конце концов честные русские люди, сумевшие объединиться и изгнать врагов. Ну а теперь? Неужели русские патриоты перевелись? Ведь все эти большевики — немецкие агенты и действуют на деньги кайзера! И встречаются же те, кто их поддерживает! Вот это больше всего расстраивало.

Чем дальше, тем больше убеждался, что это горькая правда. 18 ноября доверил дневнику свои чувства: «Получил невероятнейшее известие о том, что какие-то трое парламентеров нашей 5-й армии ездили к германцам впереди Двинска и подписали предварительные с ними условия перемирия! Подобного кошмара никак не ожидал! Как у этих подлецов большевиков хватило нахальства исполнить их заветную мечту предложить неприятелю заключить мир, не спрашивая мнения народа, и в то время, что противником занята большая полоса страны?»

Однако самые страшные моральные потрясения ждали впереди. Сразу после наступления Нового, 1918 года, который встретили тихо, по-семейному, пришли известия о заключении перемирия с Германией. В письме сестре Ксении 7 января написал: «Тяжело чрезвычайно жить без известий — телеграммы (сообщения телеграфных агентств. — А. Б.) получаются здесь и продаются на улице не каждый день, а из них узнаешь только о новых ужасах и безобразиях, творящихся в нашей несчастной России. Тошно становится от мысли о том, как должны презирать нас наши союзники. Для меня ночь — лучшая часть суток, по крайней мере забываешься на время». Прошло еще полтора месяца, и тобольские узники узнали, что заключен мир с Германией. Царь и царица были потрясены. Николай Александрович назвал это сообщение «кошмаром».