Николай II
Шрифт:
И тут же рядом услышал голос женщины, которая тихо произнесла: «Ты ошибаешься, батюшка, еще мало пролито крови».
В самом деле, никто — и меньше других штаб армии — не ожидал, что революция произойдет так быстро и что движение приобретет столь бурный характер. Сообщая о сформировании нового правительства, великий князь Николай Николаевич скрыл от солдат характер происшедших потрясений и закончил свое выступление приказом спеть «Боже, царя храни». Он предупредил также войско — в столь хорошо знакомых ему выражениях, — что всякая попытка неповиновения приказам правительства будет подавлена силой закона. Семейство Романовых, кстати, рассчитывало, что
Генералиссимус Алексеев, которого императорский двор подозревал в том, что он, пользуясь обстоятельствами, установит диктатуру, вел себя двусмысленно. Он заявил, что великий князь Николай Николаевич был назначен генералиссимусом по повелению императора и что правительство было создано в результате соглашения между Думой и Сенатом, хотя он знал, что это неправда. Что касается генерала Брусилова, то он заявил, что все события произошли по воле Господа и что завтра, как и вчера, солдаты должны выполнять свой священный долг. «Да поможет вам Бог спасти Святую Русь», — заключил он.
Итак, Верховное командование вело себя так, словно произошел лишь дворцовый переворот.
Беспорядки продолжались, и это раздражало командование. Алексеев не желал, чтобы ему направляли тревожные сообщения. Слывший республиканцем генерал Корнилов взял на вооружение любезное Думе выражение: «Поскольку старый режим оказался неспособным, власть в свои руки взяло новое правительство». И те и другие пытались внушить солдатам, что происходившие события исходят сверху и ни в чем не меняют установленного порядка.
В столице происходили убийства: был расстрелян ряд офицеров. Однако больше всего актов насилия совершалось во флоте, что не удивительно: в крепостях Ревеля и Гельсингфорса все еще сидели участники мятежей 1905 года. Ненависть матросов к своим офицерам была доведена до предела. Что касается командования флота, то оно хранило верность Николаю II, предпочитая иногда смерть отступничеству.
Диалог между взбунтовавшимися матросами и офицерами оказался невозможным. И полилась кровь. В результате погибли 40 офицеров, в том числе адмирал Непенин, хотя он и признал новый режим. В Кронштадте бесстрашно встретил смерть контр-адмирал Вирен: «Я жил, верно служа царю и отечеству. Я готов умереть. Теперь ваша очередь обрести смысл в этой жизни».
Когда его расстреливали, он пожелал встать лицом к стрелявшим.
Те, кто пользовался большей благосклонностью царя, раньше других признали новый режим. Пример подал великий князь Кирилл Владимирович, за которым последовали солдаты гвардии, дворцовая полиция и полк Его Величества. Сохранивших верность и постоянство было не так много: великий князь Павел Александрович — единственный, кто оставался с Александрой, новгородская конная гвардия, граф Келлер, Бенкендорфы, граф Замойский, пешком пришедший в Царское Село, чтобы предложить свои услуги царице. Генерал-губернатор Твери Бунтинг покончил с собой. Бывший министр финансов П. Л. Барк, у которого было немало друзей в новом правительстве и которому предложили остаться на этом посту, отказался. «Вопрос принципа», — сказал он.
Проснувшись от глубокой спячки, великие князья и генералы, всем обязанные императору, покинули его с удивительной легкостью. Когда несколько месяцев спустя они пожелали все вернуть на свои места, было слишком поздно.
Поездка
Александра ничего не знала. Не имея возможности связаться с царем из Царского Села, она мобилизовала тех людей из своего окружения, кто казался ей наиболее преданным: Протопопова, который хотел взывать к помощи покойного Распутина, и Павла, убежденного в том, что прибегать к помощи войск бесполезно, так как они примкнули к Временному правительству. Она писала Николаю, не зная, что он уже отрекся от престола: «А ты один, не имея за собой армии, пойманный, как мышь в западню, что ты можешь сделать? Это величайшая низость и подлость, неслыханная в истории, — задерживать своего государя… Если тебя принудят к уступкам, то ни в каком случае ты не обязан их исполнять, потому что они были добыты недостойным способом».
Когда на другой день к ней пришел великий князь Павел Александрович с «Известиями» в руках и сообщил ей об отречении, она воскликнула: «Не верю, все это враки! Газетные выдумки. Я верю в Бога и армию. Они нас еще не покинули». Она написала новое письмо, в котором поносила этого «Иуду» — генерала Рузского: «Можно лишиться рассудка, но мы не лишимся… Клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле… ты будешь коронован самим Богом на этой земле, в своей стране».
Царь обратился с просьбой к генералу Алексееву, чтобы не чинилось никаких препятствий для его возвращения в Царское Село. Он просил также, чтобы ему разрешили выехать из страны по окончании войны, а затем вернуться навсегда для проживания в Крыму. Временное правительство ответило согласием на его просьбу.
Анна Вырубова оставила свидетельство о том, как царь встретился со своей семьей:
«Сейчас он ни о чем больше не думает. Главное — спасти семью. Мама [Александра] все время с ним. Она ухаживает за ним как за больным. Ни слова упрека кому бы то ни было. Он не жалуется ни по какому поводу, но я узнала у Федоровича [врач, который находился в Ставке], что у него был сильный сердечный приступ. Теперь он старается выздороветь. Все вокруг него выглядят ужасно. Они словно поражены столбняком. Страдают до полного отчаяния, страдают в основном из-за него. Но никто не произносит слов жалобы. Однажды он сказал: «Если бы я не был христианином, проще всего было бы покончить все разом… Быть может, такой исход был бы лучше для семьи…» Я попыталась его убедить, что такой исход не только нанесет удар его достоинству, но и убьет Маму. «Я этого опасаюсь». И со скорбной улыбкой он дал мне слово, что больше не будет думать об этом…»
Керенский, новый министр юстиции, не желал быть Маратом русской революции. И двери тюрем он открыл вовсе не для того, чтобы заключить туда новых «преступников». Конечно, на совести полиции и охранки были преступления. Однако в порыве великодушия этот революционер февраля 1917 года счел, что эти виновные люди невинны. «Что ты совершил, почему ты здесь?» — спрашивает тюремный сторож у заключенного накануне революции? «Я здесь для того, чтобы тебя больше не унижали и не подвергли каре», — отвечал заключенный сторожу.