Николай II
Шрифт:
Свидетельство Парфена Алексеевича Домнина, на самом деле Чемодурова Терентия Ивановича:
«Начиная с первых дней июля над городом появились аэропланы и летали довольно низко, бросая иногда бомбы, в большинстве не приносившие вреда. В то же время появились и слухи, что чехословаки приготовляются занять город. В один из таких вечеров Николай вернулся со своей обычной прогулки по саду в необычном возбуждении; помолившись перед иконой Николая Чудотворца, он бросился на кровать не раздеваясь; никогда раньше он так не делал.
— Позвольте мне вас раздеть, — сказал я.
— Не беспокойтесь, старина, — ответил Николай, — у меня тяжело на сердце, и я чувствую, что уж недолго проживу. Может быть, сегодня… — и бывший царь не кончил фразы.
— Бог с вами, что вы говорите, — возразил я. И он рассказал мне, что во время прогулки в саду он получил известия о заседании специального комитета совдепа казачьих и красноармейских депутатов Урала, которое должно решить его судьбу, ввиду слухов, что он собирается бежать с чехословаками, в свою очередь обязавшимися будто бы вырвать его
— Я не знаю, что может случиться, — сказал Николай в заключение.
Царь содержался под строжайшим надзором: ему не позволяли ни покупать газет, ни даже выходить сверх краткого времени для прогулок… Царевич все это время болел. Раз он вбежал в комнату отца в слезах и, совершенно вне себя, бросился на руки отцу и, сквозь рыдания, едва выговорил:
— Милый папа, они хотят тебя застрелить.
— Воля Божия во всем, — ответил царь. — Но, милый мальчик, будь спокоен, будь спокоен. Где мама?
— Мама плачет…
— Алексей, — сказал царь, — я прошу тебя об одном: пойди и успокой маму.
Царевич вышел, а Николай встал на колени перед иконой и долго молился…
Поздним вечером 15 июля в комнату царя вошел комиссар охраны и объявил:
— Гражданин Николай Александрович Романов, вы должны отправиться со мной в заседание Совета…
— Скажите откровенно, — возразил Николай, — что вы желаете увести меня для расстрела.
— Нет, не опасайтесь, — ответил комиссар, улыбаясь. — Вас требуют на заседание.
Николай поднялся с кровати, надел свою серую солдатскую рубаху, сапоги, опоясался и вышел с комиссаром… Николай Александрович не возвращался долго, почти два с половиной часа. Он был очень бледен, и подбородок его дрожал.
— Дай мне, старина, воды, — сказал он мне.
Я принес, и он залпом выпил большой стакан.
— Что случилось? — спросил я.
— Они мне объявили, что через три часа я буду расстрелян, — ответил мне царь».
Чемодуров рассказывает далее:
«На заседании в присутствии Николая II были прочитаны все детали контрреволюционного заговора тайной организации «Защиты родины и свободы». Там указывалось, что организация стремилась подавить «рабоче-крестьянскую революцию, подстрекая массы против советской власти, обвиняя Советы во всех злодействах и несчастьях, постигших страну». Организация намерена была объединить все несоветские фракции и социалистов наравне с монархистами… И что во главе заговора стоял личный друг царя — генерал Догерт. В организацию входили и представители рабочих кругов, как то князь Кропоткин, ген. шт. полковник Сукарт, инженер Ильинский и др. Были также причины думать, что Савинков был в непосредственных сношениях с этой организацией и что именно Савинков предполагался во главе нового правительства как военный диктатор…
За самые же последние дни был обнаружен и еще новый заговор, которым, при содействии генерала Дутова, предполагалось вырвать Николая II из советских рук…
Ввиду такого положения вещей и решения эвакуировать Екатеринбург совещание решило предать царя Николая Александровича смертной казни без дальнейшего промедления.
— Гражданин Николай Романов, — объявил председатель Совета, — объявляю вам, что вы располагаете тремя часами на устройство своих дел. Стража, я предупреждаю вас: иметь строжайшее наблюдение за Николаем Романовым и не спускать с него глаз.
Вскоре после возвращения Николая II с заседания к нему вошла Александра Федоровна с царевичем; оба плакали. Царица упала в обморок, и был призван доктор. Когда она оправилась, она упала на колени перед солдатами и молила о пощаде. Но солдаты отозвались, что это не в их власти.
— Ради Христа, Алиса, успокойся, — сказал Николай II несколько раз тихим голосом.
Он перекрестил жену и сына, подозвал меня и сказал, поцеловав:
— Старина, не покидай Александры Федоровны и Алексея; ты знаешь, у меня никого больше нет и не останется никого помочь им, когда меня уведут.
Впоследствии выяснилось, что, кроме жены и сына, никого не допустили попрощаться с Николаем П, его жена и сын оставались вместе, пока не прибыл председатель Совета с пятью другими солдатами и еще двумя рабочими, членами Совета.
— Оденьте пальто, — сказал председатель царю.
Николай II не потерял самообладания и стал одеваться. Он еще раз поцеловал и перекрестил жену, сына и слугу и, оборотись к прибывшим, сказал:
— Теперь я в вашем распоряжении.
Царица и царевич забились в истерике, и, когда я бросился помочь им, председатель сказал мне:
— Это вы можете сделать потом, теперь же не должно быть никакого промедления.
— Позвольте мне идти за моим господином, — попросил я.
— Никто не должен сопровождать его, — ответил председатель.
Царя взяли и увели, никому не известно куда, и той же ночью он был расстрелян 20 красноармейцами.
Еще до рассвета, той же ночью 15 июля, председатель Совета пришел опять. С ним было несколько красноармейцев, доктор и комиссар охраны. Они вошли в ту же комнату, где содержался царь, и доктор оказал помощь потерявшим чувство Александре Федоровне и царевичу. После того председатель спросил доктора:
— Можно ли взять их немедленно?
— Да, — ответил тот.
— Граждане Александра Федоровна Романова и Алексей Романов, — объявил председатель, — вы будете увезены отсюда; вам разрешается взять только самое необходимое, не свыше 30 или 40 фунтов…
— И вы, старик, — сказал он мне, — уходите прочь отсюда. Теперь никого не останется, кому бы вы могли служить…
Царицу и ее сына взяли в автомобиль и куда увезли — неизвестно».
Странным в данном свидетельстве является то, что его автора Парфена Алексеевича Домнина не существует. Домнин — это якобы псевдоним Чемодурова, который американский журналист дал ему для безопасности. По крайней мере такова гипотеза Саммерса и Менгольда. Во всяком случае, этот
Поражает при этом, что Росс, обычно исключительно точный, в своих примечаниях отмечает лишь, что Домнина не существует, и даже не упоминает о доказательствах Саммерса и Менгольда в пользу Чемодурова, о котором Росс знал и которого, кстати, цитировал. Он опровергает подлинность этого свидетельства одним уточнением: никаких чехословацких или русских самолетов в это время в Сибири не было… Росс также не принимает гипотезу капитана Малиновского и указывает, что следователь Сергеев поверил в версию убийства всей семьи. Кроме того, включив в публикацию документы лишь по 21 февраля 1920 года, он не упомянул о том, что Альвенслебен говорил Долгорукову и что помечено датой 5 февраля 1921 года.
Наконец, Росс не придает никакого значения свидетельствам, связанным с Пермью, он отмечает только, что доктор Уткин был единственным человеком, утверждавшим, что он разговаривал с так называемой Анастасией…
Короче говоря, публикуя протоколы, которые Соколов не использовал, Росс считает их в конечном счете малозначащими и недостаточно подкрепленными, чтобы поставить под сомнение широко распространенную версию.
Однако в свидетельствах, в которых говорится об убийстве всей семьи, тоже есть противоречия.
Ни одно из этих свидетельств не совпадает с другими… То тела сжигают, то хоронят и даже отрезают головы, не хватает только представить сейчас фотографии всех черепов… Убийцы — то работники Чека, то военные; в одном случае их четверо, в другом — одиннадцать, жертвы входят в комнату тоже по-разному… и т. д.
Кроме того, можно только удивляться, что в зоне белых удалось собрать около 200 свидетелей преступления, совершенного тайно, в то время как красные отступали на запад и, по здравому смыслу, те, кто расстреливал, должны были находиться среди них.
В большинстве показаний сведения настолько конкретные и точные, словно свидетель находился на месте происшествия. Свидетельства к тому же противоречивы: в одном случае доказывается, что была убита вся семья, в другом утверждается, что часть семьи осталась жива, а иногда-что живы все, включая царя. Мы видели, что первые, кто расследовал это дело, верили в инсценировку, что даже сам следователь Сергеев думал, будто казнены только царь и его сын, что военная полиция, подчиненная чехам, представила доказательства того, что дочери царя живы и находятся в Перми, однако она была отстранена от следствия генералом Дитерихсом. И если он назначил Соколова вместо Сергеева, считавшегося социалистом-революционером и малонадежным из-за тех заключений, которые он представил, то А. Кирста был отстранен из-за разногласий со своим шефом генералом Гайдой…
Можно отметить также, что все те, кто отвергал в той или иной мере версию убийства всей семьи, погибли трагическим образом. Доказательства же, которые свидетельствовали бы об обратном, тоже не слишком весомы. Они оставляют без ответа вопрос о смерти Алексея, и тем не менее их сильная сторона в том, что они между собой довольно связаны. Однако против них направлена мощь двух аппаратов, как белых, так и красных. Какова же их цель?
Рвение, с каким белые утверждают, что императорская семья была уничтожена полностью, объясняется причиной, казалось бы, отвечающей династическим интересам, однако с ними не связанной.
Естественно, что Романовы, сгруппировавшиеся вокруг Кирилла, провозгласившего себя главой дома Романовых, не могли мириться с мыслью, что кто-то остался в живых, например Анастасия или другие сестры; это скомпрометировало бы будущее их ветви. Однако причины белых, в частности адмирала Колчака, были иными. С 1917 года Колчак, так же как и Корнилов, уже не являлся монархистом. Они, конечно, хотели вернуть старые порядки, но без царизма. Если в конце 1916 года часть военных, октябристов и кадетов, действительно могла поддержать идею дворцового переворота в пользу другого члена семьи Романовых, то со времен Февральской революции положение полностью изменилось. И, за исключением Милюкова и некоторых других лиц, эти контрреволюционеры расстались с идеей установления конституционной монархии. Они выступали против большевиков, но относились враждебно и к идее реставрации, желая установить скорее военный порядок или режим фашистского типа.
Из-за того, что всякое доверие к Александре было утрачено, ее присутствие подорвало бы доверие и к ним и помешало бы их борьбе против большевизма. Более того, отвратило бы от них правительства Парижа и Лондона, которые их полностью поддерживали. «Даже если они живы, надо говорить, что они мертвы», — повторял противник большевиков бывший корреспондент «Таймс» Р. Вильтон.
Находясь в подчинении у Колчака, Соколов должен был доказать, что все погибли. И, конечно, он в конце концов доказал это и поверил в это. Но его воинствующий настрой вызвал резко отрицательное отношение к нему той ветви семьи Романовых, которая строго осудила его усердие и впоследствии даже отказалась принимать его у себя.