Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах
Шрифт:
– Шли бы лучше в пятый магазин, – вздохнула тетя. – Саблины вчера купили там очень милую искусственную елочку.
Дядя заметил, что нам не надо «милую». Нам надо своенравную лесную дикарку, гордую и элегантную.
– Мы поедем на одну базу, – сказал он. – Ее знаю только я да еще человек пять-шесть. Заведующий – мой знакомый. Медвежий угол! Вот увидишь, Валька, мы будем Колумбами. Приготовься снимать пенки!
Далеко за городом мы вылезли из автобуса и пошли пешком. Мы пошли не по хорошо укатанной санной дороге, а по тропинке,
– Клондайк начинается за этим перевалом, – сказал дядя. – Можно перекурить.
Пока дядя перекуривал, я взобрался на пригорок. Светало. Метрах в двухстах впереди я увидел базу, которую знал только дядя да еще человек пять-шесть. Вокруг базы глухо роптала огромная черная толпа. Здесь было, по крайней мере, тысячи две «Колумбов». Горели костры. Возле одного из них пели угрюмо и бескрыло:
Степь да степь кругом, Путь далек лежит …
– Дядя! – крикнул я вниз. – А если бы Колумб был не самый первый?
– Тогда он стал бы Магелланом! – ответил дядя.
«Того и вам жеваем»
Мы не стали Магелланами. Мы купили четыре точно такие же тощие веточки, от которых отказались во дворе дядиного учреждения. Только здесь они стоили восемь рублей.
– Это ничего, – пряча глаза, сказал заведующий, хороший дядин знакомый. – Их можно связать вместе. Получится как настоящая.
Возвращались мы поздно вечером. У Саблиных горел свет. Через окно было видно, как они наряжают высокую искусственную елку. У других наших соседей в комнате стояла, правда, сосна, но зато мохнатая и раскидистая. Как видно, возле бани продавали не только веники.
На другой день мы с дядей не пошли встречать Тольку, потому что устраивали елку. На вокзал поехала одна тетя. Мы связали наши ветки старым дядиным ремнем, моими шнурками и куском бельевой веревки, который, пользуясь отсутствием тети, отрезали от большого мотка. Одна ветка оказалась сосновой, и мы повернули ее в угол. Когда елка засияла игрушками, когда ее окутал разноцветный дождь и осыпало конфетти, дядя нравоучительно сказал мне, что человеческий гений способен творить чудеса.
Не клеилась у нас только электрическая часть. При первом же включении что-то подозрительно треснуло в розетке – и лампочки погасли. Дядя четыре раза разобрал и собрал розетку, но причину аварии установить так и не смог. Когда он в пятый раз собрал ее, воткнул штепсель и лампочки снова не загорелись, распахнулась дверь и в комнату вошел Толька. Толька не стал здороваться и простуженным целинным басом сказал:
– А у нас в пвошвом году вучше быва, из пвастмассы.
Дядя бессильно опустил руку с отверткой. Отвертка коснулась розетки, там что-то треснуло – и вдруг вспыхнули желтые, красные, синие, оранжевые лампочки.
И неиспорченный, самокритичный Толька рассудил по справедливости:
– Нет, – сказал он. – Эта вучше, чем наша.
Тогда дядя положил отвертку,
– Здравствуй, бесстрашный и честный целинник Толька! С Новым годом тебя, с новым счастьем!
– Спасибо, – ответил серьезный Толька. – Тово и вам жеваем.
Рассказы из сборника
Только правда,
ИЛИ КОШМАРНЫЕ ВЕЩИ
1965 г.
ДВЕНАДЦАТЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ
Судили нас с удовольствием. Чувствовалось, что члены товарищеского суда соскучились по настоящей работе. Дом наш тихий, бесконфликтный. По контингенту жильцов, не считая меня да еще двух-трех человек, предпенсионный. Так что бури все отгремели. А тут – здрасте пожалуйста!
Нам для первого раза вынесли общественное порицание. Заставили помириться. Посоветовали жить в дружбе.
– А мы проконтролируем, – сказал председатель, – всем коллективом. – Он сделал широкое обнимающее движение, – Верно, товарищи?
Так в решении и записали: взять под контроль всего коллектива.
Мы-то сами окончательно помирились уже после суда.
– Ты мне прости этого «барбоса», Ваня, – сказал сосед – Прости лысому дураку.
– А вы мне – «старую кочерыжку», Иван Никифорович! Молодой я, глупый.
– Эх, чего там! – махнул рукой сосед. – Возьмем, что ли, маленькую?
Мы взяли маленькую и обмыли наше замирение. Чудесно провели вечер.
На другой день к нам заявился первый представитель коллектива. Инженер из шестнадцатой квартиры.
– Вот, – сказал он, вымученно улыбаясь. – Шел мимо, думаю – дай заскочу.
– Аа, вы насчет этого! – бесцеремонно зашумел Иван Никифорович. – Помирились мы! Так и доложите: тишь, мол, и гладь, и божья благодать!
Разоблаченный инженер оробел вовсе. Я понял, что его надо выручать, и сказал:
– Ах, как хорошо, что вы зашли! Раздевайтесь, будем чай пить.
Потом, уже за столом, представитель осмелел. Он прихлебывал чай и ликующим голосом человека, вырвавшегося из одиночного заключения, рассказывал:
– Иду, понимаете, а у самого ноги трясутся. Ведь в свидетелях за всю жизнь не был!..
Ровно через сутки пришел второй представитель. Им оказался совсем ветхий старик Рубакин – бывший мужской парикмахер.
– Патревожу, молодые люди! – бодро крикнул старик, устремился вперед и повалил вешалку.
Уступая приобретенной еще в дверях инерции, он дробной рысью обежал всю квартиру, стукнулся рикошетом о гладкий бок холодильника и с возгласом «патревожу!» исчез.
– Мда! – произнес Иван Никифорович. – Ну и ну!
– Ладно, – сказал я. – Раз надо – что поделаешь! Наступил третий вечер – и пожаловала представительница.
– Нас уже проверяли, – занервничал Иван Никифорович. – Два раза. – И показал зачем-то на пальцах – два.
– Неважно, милый, – успокоила его представительница, – Семь раз проверь – один раз поверь.