Никон
Шрифт:
В полк прибыли вечером. Пороховую казну сдали и, ожидая от князя Черкасского приказа, остались ночевать в деревушке, где стоял у Черкасского наряд и сотни три рейтар.
Ванька Мерин для начальничка своего печь освободил. Федька Гусь сенца принес, душистого, молодого. Сами тоже на печи легли, как ближние люди. В дороге все намаялись. Дорога была не приведи господи — колдобина на колдобине. Савва, засыпая, еще подумал: стражу бы выставить… Но кругом свои, у рейтар порядки крепкие, да
«Пусть ребята поспят, — решил Савва, — завтра князь в обратную дорогу небось отправит».
Пожалел драгун. Да и погода для сторожей была совсем негожая, то ли туман висел, то ли дождь сыпался, уж такой мелкий, как из-под жернова.
Проснулся Савва в поту. Что-то по избе елозило, что-то билось глухо, сдавленно. Этак петух в руках дергается, когда ему голову оттяпаешь. Тут еще кто-то страшно всхрапнул, булькая горлом, и Савва, цепенея, понял: режут… Его людей, спящих на полу, — режут. Как… петухов. Толкнуть Ваньку? Не поймет с просыпу. Стрельнуть? Оружия никакого. Ванька карабин на стену вчера повесил.
И тогда…
Савва нащупал ногою щель между стеною и печью. Сел, свесил в проем ноги и разом бросил себя в эту щель, заорав что было силы в груди и глотке — дикое, пронзительное, завидуя поросенку, который, расставаясь с жизнью, визжит на всю деревню.
Тотчас грохнул выстрел. Еще один, еще. Пластуны врага палили в лежащих на печи и уже не кинжалами — саблями кромсали живое…
Ударила, сотрясая ночь, пушка. И сразу пошла такая пальба, такой заклубил рев, стон, топот, что никто уж не понимал, в кого палят, куда бегут, где спасение?
Савва пролетел в запечную щель и был доволен, что его пулей не достать.
Пальба наконец утихла. Светало. Савва, напрягая слух, силился определить, чья взяла.
Пошевелился — тесно. Попробовал вылезти и понял — накрепко застрял.
— Федор! Иван! — позвал Савва.
Молчат. Убиты? Убежали?
Хотел руки поднять — правая впритык к стене, левая хоть и свободна, но проку мало: пошевелиться и то невозможно.
Закричать? А кто там, на улице? Свои? Чужие?
Простоял запечным сверчком с час — никого! Значит, и орать без толку.
Подумал: «Этак ведь и помру, без еды, без воды. Разве что похудею?»
Стоять сил не было, но изумиться хватило:
— Как же я пролез-то сюда?
Впору бы посмеяться, но с печи капало. И он догадался, что это могло пролиться… Иван с Федором не спаслись.
— Господи! За что такую смерть посылаешь? — прошептал в отчаянье Савва и услышал — дверь отворилась…
И — хлоп!
За дверью послышались причитания, потом и они смолкли. Засипела, отворяясь, дверь.
Зашли робко. Двое.
Женщина заплакала.
—
— Выносить надо, — сказал мужской голос.
Савва понял: это старик со старухой — хозяева.
Старик сказал:
— Спасибо постояльцам, что хозяев из хаты выставили. А то бы и мы с тобой…
— Так мы ж не солдаты!
— Дура! Ночью все кошки серые.
Старик потащил кого-то, но тотчас и бросил.
— Тяжелый!.. Одежи-то на них сколько! И все хорошая. Может, снять?
— В крови…
— Эко дело — кровь. Выстираешь.
И тут Савва решился.
— Хозяева! Люди добрые!
— Ой! Ой! — взвизгнула старуха.
— Тихо! — прикрикнул на нее старик. — Али живые есть?
— Есть, — ответил Савва. — Помоги, Христа ради. Застрял.
Старик проворно залез на печь.
— Ох ты! И тут кровища.
— Обоих? — спросил Савва.
— Каких обоих? Один.
Столкнул с печи труп. Старуха зарыдала внизу.
— Цыц! — крикнул на нее старик. — По мертвым чего хныкать. Живого давай спасать.
Подержал Савву за плечи. И тоже удивился:
— Как же ты влез сюда?
— Не знаю.
— Видно, Богородица тебя спрятала от смерти… Старуха, лезь помогать.
Но и вдвоем они тоже не выдернули Савву из его западни.
— Печку, что ли, разбирать?! — удивился старик. — Уж больно ладная она у меня.
— Бога ради! — взмолился Савва. — Я тебе заплачу, а то и отработаю. Я — колодезник. Хороший колодец тебе выкопаю.
— Колодец у меня добрый, — сказал старик, — а достать тебя все равно надо… Этих-то я всех повытягаю, а тебе ж не век тут стоять.
Савва молчал. Мели Емеля, язык без костей, только поскорее за молоток принимайся.
— Сначала-то, пожалуй, этих во двор вытянуть, — решил между тем старик.
— Они ж тяжелые! — встрепенулся Савва. — Меня, старче, освободи. Я тебе помогу.
— Ну, Бог с тобой! — согласился старик и, пороша на Савву глиной и крошевом, принялся выламывать кирпичи.
Наконец-то свобода.
Поглядел-таки Савва на то место, куда его страхом затиснуло, и глаза зажмурил. Снял с пояса кожаный мешочек, где деньги хранил, отдал старику.
— Больше у меня нет! Век должник твой.
— Не я тебя спас, — качал головой старик, просовывая в щель так и этак растопыренную ладонь. — Не я тебя спас.
Поглядел Савва с печи на пол, а там половина его полусотни, и уже от мух стены черны.
Для иного человека уже в фамилии его заключены и судьба, и рок. У Курочки куры всему селу на диво, Надуткин — и надут, и врет, Погадайка — мастер угадывать.