Никон

Бахревский Владислав Анатольевич

— Помним батьку Неронова! — закричал нижегородец Семен Бебехов.

Толпа дружно перекрестилась, послышался плач.

— Помним батьку! Помним!

— Расскажу вам житие Аникиты и племянника его Фотия, — продолжал Аввакум. — Аникита был военный сановник, но он осудил императора Диоклетиана, который повелел выставить на городской площади орудия казни, чтоб христиане отреклись от Христа. Спрашиваю вас, люди, не есть ли мучительство протопопов Неронова, Логина, темниковского Данилы и иже с ними — Диоклетианово устрашение для верующих истинно?

Толпа

крестилась, кланялась, плакала.

— О любезные мои! — снова заговорил Аввакум после мрачного и продолжительного молчания. — Диоклетиан, проклятый гонитель истины, приказал бросить Аникиту на съедение льву. Да только Бог не оставил христианина. Лев при виде святого сделался кроток. Палач занес над главою Аникиты меч, но сам же и упал без чувств, ибо произошло великое землетрясение. Капище Геркулеса развалилось, погребя многих язычников. Племянник Аникитин Фотий, воссияв душою, явился тотчас к императору и сказал ему: «Идолопоклонник, твои боги — ничто!» Слуга императора хотел пронзить Фотия мечом и пал, пораженный от своего меча. Аникиту и Фотия привязали к лошадям, чтобы разорвать, но святые остались невредимыми. Тогда Диоклетиан бросил их в огромную печь. В нее вошли многие люди, восклицая: «Мы — христиане!» Все они погибли, но огонь даже волосы не тронул на головах святых Аникиты и Фотия, ибо Господь Бог был с ними.

И стал Аввакум читать Евангелие от Марка и «Второе послание к коринфянам» из «Апостолов».

Патриарший архидиакон, слушая Аввакума, сказал казанским священникам Ивану Данилову и Петру Ананьеву:

— Что даете читать Аввакуму? Разве вы не умеете читать? Сами поучайте.

— Но Аввакум — протопоп, — возразил Ананьев.

— В Юрьевце он протопоп! В Юрьевце, — подосадовал на Ананьева патриарший архидиакон.

На следующий день во время заамвонной молитвы Аввакум вошел в алтарь, чтобы совершить положенное действо, и увидел, что поп Петр Ананьев взял на себя первенство.

— Теперь мне нет и жребия, и чести! — с горечью потряс головой Аввакум, но Иван Данилов сказал ему примиряюще:

— Как придет твоя очередь, читай хоть десять листов, а ныне очередь Петра.

— Забыл ты любовь батькову! — укорил Ивана Аввакум. — В прежние его отлучения такого не бывало. Вы у меня первенства не отнимали, а оно мне подобает и по приказу батькову, и по чину — я протопоп.

— Ты протопоп в Юрьевце, — отводя глаза, сказал Иван Данилов. — Ступай ныне на клирос.

Аввакум сел в алтаре и никуда не пошел.

Поп Ананьев, желая примирения, сказал, положа руку на сердце:

— Не кручинься ты, протопоп! Твой черед будет в понедельник, среду, пятницу. Тогда ты чти первую статью Евангелия и рассуждай.

— А ну вас! — закричал Аввакум, и слезы в голосе зазвенели. — Служите самоуправством, я пойду на паперти книгу читать. Поглядим, кого народ будет слушать!

Попы, осердясь, книгу Аввакуму не дали, и ушел он из церкви вместе с земляком Семеном Бебеховым.

17

Обида — беспамятливая

баба. Ум у нее короток, а волосы до пят. Немудрено и задохнуться в роскошных кудрях, коли носа не догадаешься выставить наружу. Не помнит баба-обида, с чего дело пошло, с правды ли, с кривды. Мотает волосьями. Себя готова удушить, лишь бы и другим было противно.

Попы Казанского собора не сквалыжничали. Половину недели Аввакуму отдали своей охотой. А ведь он — пришелец. Так нет же! Хотел во всем наследовать Неронову. И наследовал.

Вдруг взбрело протопопу в голову служить в церкви Святого Аверкия ранее, чем приходил на службу поп Амвросий.

Поп Амвросий такому самоуправству удивился и стал церковь своим замком запирать.

— Ах, и церкви нам нет! — разгорелся яростью Аввакум. — Забыли, что ли, у Бога весь мир — храм!

И повел своих верных прихожан на широкий двор Неронова.

— Чем сушила не церковь?

Служил на сушилах заутреню и позвал на всенощную.

Пришло человек сто. В Казанском соборе пусто, а на сушилах у Неронова яблоку негде упасть.

Такого надругательства над своим храмом поп Иван Данилов не стерпел и донес патриарху на Аввакума.

Анастасия Марковна на сушила не ходила: куда пойдешь, когда уж восьмой месяц миновал.

— Не ко времени Бог ребеночка посылает, — говорила она собирающемуся на службу Аввакуму.

— Не греши, Марковна! — постыдил он ее. — Дети всегда ко времени. Они свой час ведают.

— Боюсь! — призналась Марковна. — Очень я боюсь, Петрович, — отнимут тебя у нас. Без тебя мы долго не проживем, разве что милостыней?

— Бог не попустит, — ответил, смутясь душою, Аввакум. — Вот как дойдет до государя наша с Данилой челобитная, так и откроется ему вся пропасть никониянская. Ко мне на сушила ныне Казанский собор пришел, а завтра придет вся Москва.

Анастасия Марковна больше не смела возражать своему счастливому протопопу и улыбнулась.

Перед всенощной Аввакум читал собравшимся Иоанна Златоуста.

— «Для чего Бог не пощадил и единородного сына своего, но предал его? Для того чтобы примирить с собою людей, находившихся с ним во вражде, и сделать их народом избранным. Для чего сын Божий пролил кровь свою? Для того чтобы приобрести тех овец, которых он вверил Петру и его преемникам».

Что-то лязгнуло за дверьми, двери отворились, и Аввакум увидел стрельцов. Их было много. Не меньше, чем прихожан.

— «Не без причины Христос говорил: «Кто убо есть верный раб и мудрый, того и поставит господин его над домом своим».

— Довольно сказки сказывать, протопоп! — грозно и громко оборвал чтение начальник патриарших стрельцов Борис Нелединский.

Подошел к Аввакуму, положил руку на книгу.

— Почему народ на сушилах, а не в соборе?

— С недавних пор конюшни иных церквей гораздо лучше! — храбро крикнул Семен Бебехов.

Поднялся шум, гвалт, люди побежали, но стрельцы сомкнули кольцо, и в том кольце оказалось тридцать три человека.