Никон
Шрифт:
«Он меня и не видит! — с ужасом подумал Аввакум. — Я для него не человек, но помеха».
И еще мелькнула жалостная мыслишка о том, что ведь несправедливо все это, неправильно! Ведь он, Аввакум, надежды на Никона питал, хотел служить ему истово.
Бог того не дал.
Аввакума поставили перед алтарем. Действо отчего-то замедлилось, и Аввакум, приходя в себя, увидел, что царь сошел со своего царского места и что-то говорит Никону.
Уже в следующее мгновение к Аввакуму
— Не расстригли! — сказал им Аввакум и засмеялся.
Его куда-то повели, а он через плечо, до боли выворачивая голову, взглядывал на купола Благовещенского.
Не расстригли.
Привели в Сибирский приказ.
Одна за другой отворялись двери, и наконец Аввакум очутился перед большим седым человеком, с тяжелой головой, с тяжелым телом и в тяжелой на вид шубе.
Вдруг эта глыба тяжести поглядела на Аввакума глазами синими, как ленок. То был знаменитый Третьяк Башмаков, заправила сибирских дел.
— Не расстригли, и слава богу, — сказал Башмаков. — В Сибири церквей довольно, а люди и там живут… Садись, будет тебе допрос по всем статьям.
Аввакум сел на лавку.
— Как зовут, какого звания, сколько лет, сколько детей?..
— Зовут Авва… — начал Аввакум, и вдруг какая-то лютая горечь подкатила к горлу, перехватив дыхание.
— Квасу! — приказал дьяк, и проворный подьячий поднес протопопу полную кружку.
Аввакум отпил глоток и, только теперь почувствовав жажду, осушил кружку до дна.
Допрос был короток и нестрашен.
Третьяк Башмаков сам проглядел написанное писарем, дал прочесть Аввакуму.
— Все равно?
— Да будто бы.
— Мешкать в твоем деле никак нельзя. Никон может и спохватиться, что выпустил тебя в здравии и без ущемления, — сказал Третьяк Башмаков. — Завтра бумаги перебелят. Семнадцатого — в путь.
Аввакум согласно кивал головой, и дьяк, замолчав, поглядел на него строго, но и сокрушенно.
— Что же не спросишь, как далеко тебе ехать?
— Так ведь все равно далеко!
Башмаков засмеялся.
— Сибирь — это и Нижнеколымск! Туда дорога немереная. И Якутск — туда водой и посуху верст будет тысяч семь, а то и все десять.
— Мне в Якутск? — спросил Аввакум.
— В Тобольск, под начало архиепископа Симеона.
— А до Тобольска сколько?
— Три тыщи верст. — Башмаков подал Аввакуму черновик проезжей грамоты.
Ехать надо было через Переславль-Залесский и Ярославль в Вологду. Из Вологды водой в Тотьму, Устюг Великий, Соль-Вычегодскую. И далее Кайгород, Соль-Камская, Верхотурье, Туринский острог, Тюмень и,
— Ступай домой, собирайся! — сказал Башмаков.
Аввакум встал, оглянулся.
— Так вот и идти?
— А как же еще?
Аввакум виновато улыбнулся:
— Привык на цепи ходить да с провожатыми.
— Ступай да помалкивай больше, чтоб вдруг еще какой перемены в жизни твоей не случилось, — сказал сердито Третьяк Башмаков. — Телеги к дому твоему через день с утра будут. Две телеги.
И вытащил из мешочка горсть ефимков.
— Возьми, протопоп! Дорога у тебя дальняя. И не поминай нас лихом. Сибирь — место для жизни пригодное.
Последние шагов двадцать Аввакум не шел — бежал. В сенях перевел дух, перекрестился, вошел.
Зыбка. Под зыбкой прикорнула, сидя на чурбачке, Агриппина. Анастасия Марковна спала на постели. В ногах у нее Прокопка. Послеобеденный сон. Иван где-то ходит…
Аввакум растерялся: так не хотелось будить родных, драгоценных ему людей. Он снял обувь и, ступая на носки, пошел к лавке, чтоб сесть и подождать пробуждения домашних. Но не стерпел, шагнул к зыбке поглядеть на младшего сыночка.
Такая капелька была перед ним!
Живая. Родная. И даже с ресничками.
— Петрович! — услышал он.
Вздрогнул. Поднял глаза. Из постели на него смотрела Анастасия Марковна.
Он закивал ей головой, улыбаясь.
— Отпустили?
Он опять закивал головой, не решаясь сразу объявить обо всем.
— Ну что же ты стоишь? Поди же ко мне.
Он обошел зыбку, встал на колени у постели, поцеловал жену в лоб, в губы.
— Слава богу! Слава богу! — шептала Анастасия Марковна.
Он все кивал головой, а потом сразу сказал:
— Отсылают нас отсюда.
— Да ведь это и хорошо. От мучителей — с глаз долой.
— Марковна! В Сибирь нас отсылают.
— И ладно. Лишь бы с тобой.
Он смотрел в ее сияющее счастьем лицо и, прижав руки к груди, поклонился ей.
— Богородица, слава тебе, что дала мне такую жену.
Анастасия Марковна поднялась. Лицо у нее было белое-белое. Ее пошатывало.
— Не оправилась еще? — испугался Аввакум.
— Крови много вышло! Да ты не смотри на меня. Я скоро поправлюсь.
— Марковна! — оторопел Аввакум. — Ехать-то нам — завтра!
— Пусть завтра, — легко согласилась Анастасия Марковна.
Проснулся, заверещал маленький.
— Окрестили?
— Окрестили. Корнилием назвали. Все по-твоему.
— Батюшка! — раскрыв глаза, удивилась Агриппина.
— Батюшка! — завопил Прокопка, спрыгивая с постели.
— Ваня-то где у вас?