Никто не спит
Шрифт:
— Юлия дома? — я стараюсь говорить по-взрослому. Почти получается.
— Нет, — отрезает он. Как-то упрямо, как будто показывая, что не намерен мне помогать. Он не очень-то умеет общаться с людьми. Эта мысль придает смелости, и я решаю ни за что не сдаваться.
— Ты не знаешь, когда она вернется?
— Скоро.
Так же коротко. И так же упрямо. Я вычеркиваю охранника из списка возможных ролей. Ведет себя непрофессионально.
— Как скоро? — не отступаю я. — Через час? Или через неделю?
Фредрик
— Не знаю. Может, через час…
Вычеркиваю и бойфренда. Будь он парнем Юлии и окажись у нее дома, то уж знал бы, когда она вернется.
— Ладно, понятно.
Не успеваю я договорить, как Фредрик захлопывает дверь прямо у меня перед носом, да так, что стекло звякает.
Спускаюсь по лестнице. В подъезде раздается эхо моих шагов. Я слышу, как внизу открывается и закрывается входная дверь, слышу, как рывком трогается с места лифт. На втором этаже он проезжает мимо меня. В маленьком зарешеченном окошке мелькает лицо Юлии. Она на меня не смотрит. Я поворачиваю назад, бегу вверх по лестнице, хочу догнать ее, прежде чем она войдет в квартиру, — неохота снова звонить и встречаться с Фредриком, едва распрощавшись.
Лифт едет медленно, я обгоняю его. Когда Юлия выходит на площадку, я уже поджидаю возле ее двери, переводя дух. Вижу, что гипса нет, только левая рука немного тоньше и бледнее правой. Сердце опять колотится, но исключительно из-за пробежки по лестнице.
— Привет, — выдыхаю я.
— Привет, — удивленно отвечает Юлия.
Я пытаюсь понять выражение ее лица. Что прячется за удивлением, за веснушками? Злость? Раздражение? Радость? Ничего. Полное равнодушие. Я уже не совсем уверен, что начатое надо довести до конца. Не знаю толком, что предпринять дальше.
— Ты сняла гипс, — говорю я.
Юлия поднимает левую руку, глядя на нее:
— Да. Точнее, мне его сняли в больнице. Я только что оттуда.
— Прости.
— Что?
Ненавижу себя. Ненавижу за то, что я такой недотепа, что я поспешил, что я в пятьсот раз хуже, чем Фредрик, умею общаться с людьми. Не так все должно было произойти.
— Прости, что сломал тебе палец.
Юлия усмехается, но в глазах у нее недоумение:
— Ладно… но ты ведь уже просил прощения.
Я решительно мотаю головой:
— Нет. Не просил.
Она опять усмехается, но как-то неуверенно:
— Разве?..
На первом этаже хлопает дверь. Кто-то вызывает лифт. Мы смотрим, как он едет вниз. У меня возникает чувство, что как только лифт опустится до первого этажа, мое время истечет.
— Я хотел попросить прощения. Потому что вовремя не попросил.
Юлия смотрит на меня — внимательно, изучающе, и лицо уже не такое равнодушное. Взгляд на мгновение становится очень искренним.
— Ты пришел, чтобы попросить прощения за палец?
— Да, и еще кое за что, — быстро добавляю я, пока
— За что же? — говорит Юлия, подчеркивая каждое слово. — Что…
Она умолкает. Лифт почти доехал до первого этажа, я подбираю слова — новые, менее неуклюжие. Но не нахожу. В голове становится пусто. Я открываю рот: может быть, тогда слова сами найдутся? Нет, их по-прежнему нет, а лифт остановился.
Юлия легонько водит носком ботинка по полу, вперед — назад, звук в пустом подъезде выходит гулкий. Она смотрит на свой ботинок, потом на меня:
— Может, войдем?
Я киваю. Мы оказываемся в большой прихожей, которую я мельком видел за спиной у Фредрика.
— Привет! — кричит Юлия.
— Привет, — доносится откуда-то голос Фредрика.
Юлия разувается и снимает куртку, я тоже. Голос приближается:
— Заходил тот парень, который живет в бабушкином доме, и я сказал, что…
Фредрик выходит в прихожую.
— …Ой.
Он смотрит на меня удивленно и немного смущенно. Делает что-то вроде взмаха рукой, похоже на танец.
— Ну да… — произносит он, еще раз взмахивает рукой и уходит.
«В бабушкином доме». Тогда сомнений нет: Фредрик — брат Юлии.
Она смотрит на меня, приподняв брови.
— Я заходил несколько минут назад, — поясняю я. — Когда спускался по лестнице, увидел, что ты поднимаешься на лифте.
Юлия сосредоточена, но лицо кажется таким нежным. Хочется протянуть руку и потрогать, провести пальцем по переносице, по веснушкам, по плавному изгибу бровей, а дальше палец пусть сам решает, куда двигаться.
— Пойдем ко мне, — говорит Юлия.
Обои в ее комнате темно-голубые — успокаивающего, умиротворяющего цвета: это первое, что я замечаю. У стены стоит большая кровать с высокими спинками. В другом конце комнаты — письменный стол. Большое окно выходит в парк. Форточка приоткрыта, в комнате еще чувствуется запах утреннего дождя.
— Присаживайся, — приглашает Юлия.
Единственное место, куда можно присесть, если не считать пола, — это кровать. Я сажусь на самый край, в изножье, и всем застывшим телом чувствую, что выгляжу как смущенный дурак впервые в гостях у дамы.
Юлия перекладывает какие-то книги и одежду, осторожно двигая левой рукой, а потом вдруг запрыгивает на кровать, в изголовье.
— Хочешь подушку?
Сначала я думаю, что она предлагает лечь на кровать. Но увидев, как Юлия садится, подложив подушку и облокотившись на спинку, повторяю за ней и усаживаюсь напротив.
Мы сидим в комнате Юлии, на ее кровати в окружении темно-голубых стен, повернувшись лицом друг к другу и вытянув ноги. И я уже не кажусь себе зрителем, я чувствую себя участником происходящего, это не похоже на кино, не похоже на сон. Все происходит здесь и сейчас, со мной. Мы смотрим друг на друга.