Никто не спит
Шрифт:
— Здесь случались вещи и похуже, скажу я тебе. Гораздо хуже!
Я не хочу слышать подробностей и ухожу в раздевалку. Переодеваюсь нарочно медленно — надеюсь не застать Юлию на том же месте, когда выйду. К счастью, расчет оказывается верным: наверное, ее парень помог ей собраться. А я так и не попросил прощения.
Вернувшись домой и войдя в свою комнату, я тут же спотыкаюсь о футляр с саксофоном и чуть не ломаю большой палец на правой ноге. Боль жуткая, черт побери!
Письмо № 118
Неужели
Когда я был маленький, у тебя была такая уловка: если мне становилось больно, ты говорила: «Хватайся за мой мизинец и сжимай его изо всех сил!»
«Скажи, когда начнешь!» — поддразнивала ты.
Я стискивал зубы и сжимал твой палец что было мочи.
«Ну давай же, — приговаривала ты. — Я ничего не чувствую!»
Под конец я не мог удержаться от смеха.
Это всегда помогало, боль проходила. Ты говорила, что вся она перешла к тебе.
Она оставалась в тебе, эта боль? Может быть, ее накопилось слишком много?
Наверное, я должен был помочь тебе, протянуть свой мизинец?
7
Я никогда не задумываюсь над атмосферой в классе, не обращаю особого внимания на настроение одноклассников, но в этот понедельник утром творится нечто странное.
Воздух в кабинете № 38 пропитан каким-то неуловимым беспокойством. Уже на пороге меня будто обдает влажным туманом. Отдельные лица, звуки выделяются на общем фоне. Андреас сидит, закрыв лицо руками, а если с ним заговаривают, поднимает голову, виновато улыбаясь. Йенни истерически хихикает. Из угла, где расположилась небольшая компания, доносятся нервное бормотание и смешки. Некоторые просто смотрят в сторону, будто стараясь отгородиться от всего и всех.
Я сажусь рядом с Тоббе. Он приветствует меня кивком.
— Мать не очень-то обрадовалась, когда увидела диван, — сообщает кому-то Сара с трагически-победоносными нотками в голосе.
— В следующий раз застели его клеенкой, — говорит Антон. — Или скажи гостям, что пить можно только воду.
Кто-то натянуто посмеивается над его шуткой.
— Хотя кое-кому диван очень даже пригодился, — продолжает Антон.
И все взгляды обращаются к Андреасу, который отвечает все той же вымученной улыбкой, и к Терес, которая смотрит прямо перед собой, чтобы не встречаться ни с кем взглядом.
На лице Тоббе — ни раскаяния, ни трагизма, ни ликования. Он не смотрит прямо перед собой пустым взглядом, и все-таки он часть этой туманной атмосферы.
— Это они про Сарину вечеринку, которая в пятницу была.
Я уже догадался.
— Понятно.
Я очень надеюсь, что в моем голосе не прозвучало ни капли зависти.
— Ты ничего не потерял, — говорит Тоббе.
Его слова звучат так, будто я, в принципе, мог оказаться на этой вечеринке, но не пришел. Не понимаю я его.
— Я ушел, когда Антон пролил полбутылки вина на диван.
Потом кто-то говорит еще что-то про диван
— Что случилось?
Сульвейг обводит класс вопросительным взглядом. Неужели она надеется получить ответ? Интересно, о чем ей говорят недобрые реплики и лица сидящих в классе? Замечает ли она, как бегает взгляд Андреаса?
Боль после тренировки дает о себе знать весь день. Особенно мучительно спускаться по лестнице. Я держусь за перила, чтобы разгрузить мышцы ног. Добираюсь до очередного кабинета на несколько минут позже, чем остальные, и чувствую себя инвалидом. Тоббе с едва заметной ухмылкой смотрит, как я ковыляю по школе.
— Загоняли вас в додзё?
— Чего?
— Ты, кажется, джиу-джитсу занимался на выходных?
— А… да.
Додзё? Слово какое-то знакомое: Буссе произносил его пару раз во время тренировки, но он столько всяких непонятных слов говорил, я не только «додзё» не запомнил. Но если Тоббе утверждает, что спортзал называется «додзё», то так оно и есть. Он знает все обо всех видах спорта. Включая те сто тридцать три, которыми пробовал заниматься сам.
— И как оно?
Я с трудом преодолеваю последние ступеньки.
— Ну, нормально…
Перед глазами всплывает побелевший мизинец Юлии. Слезы у нее на глазах. Внутри снова все сжимается.
— Будешь дальше заниматься?
— Не знаю. Наверное, нет.
Не хочу я возвращаться в шеренгу, в этот семейный «додзё». Плохое это место. Или просто не для меня.
— Хуже всего через день после тренировки, — сообщает Тоббе, видимо пытаясь меня утешить.
— Чего?
— Боль после тренировки. Хуже всего через день.
Очень мило с его стороны. Но то, что я не горю желанием заниматься джиу-джитсу, объясняется не болью в мышцах.
Мы идем к столовой. Через большое окно виден школьный двор, сосны и Сара с Терес. Они сидят спиной к нам на низенькой велосипедной стойке. Представляю, как заныли бы мышцы ног, если б я так сел. Больно от одной мысли. Лиц не видно, но мне кажется, что Терес плачет, а Сара утешает ее, обняв за плечи. На секунду пытаюсь представить себя и Тоббе сидящими вот так, рядом. Невозможно, совершенно немыслимо. И дело тут не в моих негнущихся ногах.
До столовой осталось четыре ступеньки. Тоббе стоит внизу и терпеливо ждет.
— Что будешь делать завтра вечером?
Я берусь за перила и изображаю непонимающую улыбку.
— Завтра Вальборг, — поясняет он. — Есть планы на вечер?
Что он обо мне думает? Откуда у меня планы на вечер? Нет у меня никаких планов, ни на вечер, ни на утро. Ну и вопрос!
— Нет, планов нет. Забыл, что завтра Вальборг.
В прошлом году я нехотя потащился с отцом смотреть на университетский костер. Отец стоял вместе с коллегами и таращился на огонь. Я топтался в двадцати метрах от него, у меня мерзли ноги.