Никто нигде
Шрифт:
Я проснулась, не в силах стряхнуть с себя невероятное чувство уязвимости. Теперь даже одиночество не сулило мне безопасности. Хотела я этого или нет — в двадцать шесть лет мне наконец пришлось выйти в «их мир» и в нем остаться.
В доме мне было страшнее, чем на улице — особенно по ночам, когда начинались кошмары. Ночами я выходила и бродила по холмам, по снегу и палым листьям.
Зимней ночью в лесу совсем не так темно, как можно подумать. Снег словно источает слабое сияние, и атмосфера напоминает не столько ночь, сколько раннее-раннее утро — те предрассветные
В своем непромокаемом пальто я ложилась прямо на снег. Ботинки у меня были дырявые, в них набивался снег, и ноги вечно промокали. Свернувшись калачиком на снежной постели, я тихонько пела себе — и мечтала о том, чтобы набраться храбрости позвонить Юлиану, попросить его прийти и посидеть со мной, защищая меня от кошмаров. Я думала о незнакомце из Уэльса и спрашивала себя: решусь ли я вернуться к нему после этого долгого странствия по собственной душе? Я напевала собственные песни и наслаждалась чувством безопасности.
Настало время прощаться с Юлианом. Я позвонила ему поздно вечером, вдруг — и сообщила, что завтра с утра уезжаю.
— Будь там, я сейчас за тобой приеду, — сказал он.
Он привез меня в детский дом, где я прожила несколько дней почти два месяца назад. Я не снимала пальто, не ставила на пол сумку — мне было не по себе. Как обычно, нужна была открытая дверь. Нужно было знать, что в любой момент я смогу убежать — только на таких условиях я могла попробовать быть собой.
Юлиан взял меня за руку. Я сплела свои пальцы с его пальцами — также, как когда-то просовывала пальчики в вязаную бабушкину кофту. Он все старался заглянуть мне в глаза. Оба мы были здесь. Были там и какие-то другие люди, но они словно исчезли. Наши ноги соприкоснулись. Я болезненно ощущала его близость — но успокаивала себя, мысленно твердя себе, что все под контролем и опасности нет.
Такое самоуспокоение было для меня чем-то новым. Уилли бывал при мне надзирателем, затем психиатром — но, кажется, в первый раз стал настоящей матерью, говорящей на моем собственном языке. Наконец-то я вышла в «их мир», оставаясь самой собой — и чувствовала себя здесь, как дома.
— Мне пора, — сказала я.
— Я провожу тебя до дверей, — сказал Юлиан.
В первый раз я сама потянулась к нему, чтобы его обнять. Мысленно повторяя себе: «Все нормально, все нормально. Если станет слишком больно — обещаю, тут же уйдем».
Юлиан приподнял мое лицо за подбородок, взглянул мне в глаза. Я блаженно улыбалась.
— Я здесь. А ты? — сказала я.
Юлиан улыбнулся в ответ.
В этот миг страх взял надо мной верх. Торопливо и не слишком вежливо бросив: «Пока!», я повернулась и, глядя себе под ноги, ринулась прочь из дома.
— Все нормально, — повторяла я себе. — Видишь, я же говорила: как только станет слишком больно, уйдем.
Это меня успокоило; я остановилась и вернулась к Юлиану. Подняла голову, грустно посмотрела ему в глаза — так же, как смотрела на дедушку, когда чувствовала, что его реальность от меня ускользает. Но Юлиан не ускользал. По лицу моему катились слезы, но я улыбалась, счастливая и гордая тем, что нашла в себе силы выразить свои чувства — и доверие, чтобы позволить ему их увидеть.
— Я буду по тебе скучать, — сказала я, шмыгнув носом.
— Приезжай как-нибудь
— Может быть, — ответила я.
— Приезжай еще, — повторил он.
Я снова его обняла — и поспешила на улицу, где ждала меня машина.
С рюкзаком на спине, в черном пальто и шляпе, я стояла на обочине шоссе, ловя попутку на станцию, откуда поезд унесет меня в Бельгию. На поезд из Германии, как и недавно на паром, я садилась одна.
Паром, на котором мне предстояло вернуться в Англию, уже стоял на причале. Мне пришлось бежать. Не только для того, чтобы успеть на паром. Юлиан остался далеко — но мое «я», которое я нашла и сумела удержать, уже так долго было на виду, что я знала, что это и есть выход.
Куда ехать — я не знала; но меня тянуло к океану. Я встретилась со своими эмоциями — и символически, и в реальности; научилась осознавать сразу и «мир», и себя, не теряя ни того, ни другого. И я направилась в Уэльс.
Я приехала к валлийцу домой. Он как раз возвращался в Англию после трех месяцев заграничной поездки; вместе с его отцом я поехала его встречать.
Ехали мы очень долго; говорил в основном его отец.
— Знаете, Донна, наш сын немного странный, — сказал он.
— Вовсе нет, — ответила я.
— Пожалуйста, не говорите ни ему, ни его матери, что я с вами об этом говорил, — продолжал он, — но, видите ли, он немного… как бы это сказать? Вроде как отсталый.
Я мысленно улыбнулась. Валлиец мне сам все это рассказал — а его родители уверены, что он ничего о себе не понимает! Я вспомнила, как он рассказывал мне, что отец помог ему найти работу, о том, как трудно ему всегда было заводить друзей, переживать эмоции и находить для них нужные слова.
— Еще младенцем он переболел менингитом, и это на него повлияло, — объяснял его отец. — Иной раз он такое вытворяет!..
— Да все с ним в порядке, — ответила я. — Он просто такой же, как я.
Валлийца звали Шон; и Шон был пьян. Почти не глядя на меня, он взгромоздился на переднее сиденье. Он знал, что я приезжаю, и быстрые молчаливые взгляды в мою сторону говорили громче всяких слов.
На обратной дороге мы застряли в пробке. Вдруг Шон без предупреждения выскочил из машины. Не обращая внимания на крики отца, добежал до обочины и расстегнул ширинку.
Отец повернулся ко мне и извинился. Я сообразила: видимо, он считает, что поведение его сына должно меня смутить.
— За что же? — ответила я. Для меня-то все было нормально: почему бы не сходить пописать, если приспичило?
— Наш Шон иногда бывает просто как не в себе, — вздохнул он, стараясь скрыть собственное смущение и стыд.
Шон снова сел в машину, теперь на заднее сиденье. Он сидел рядом, но в глаза мне смотреть по-прежнему не мог. В том, что я хорошо его понимала, теперь не чувствовалось угрозы — наоборот, я ощутила потребность сказать ему, что его понимаю. И сказала это — молча, одним взглядом. Так Донна впервые заговорила в «их мире», пусть и без слов. Руки наши соприкоснулись; по моему телу прошла дрожь. Повезло ему, что он догадался напиться, подумала я. Больше мы не смотрели друг на друга.