Никто пути пройденного у нас не отберет
Шрифт:
И это мы еще дублировали друг друга. В. В. стоял у левого телеграфа, я у правого.
Около четырнадцати «Игрим» предупредил, что впереди завал и он ложится в дрейф. Мы отработали полным назад и застыли среди старых льдин и молодого, но уже сторошенного льда. И тогда В. В. сказал:
– Вся наша работа здесь – один сплошной риск, Виктор Викторович. Но вы об этом почему-то глухо пишете.
Вот ведь и не читал и не читает В. В. никаких стихов, а совершил нормальный плагиат, о чем я ему и сообщил, продекламировав Симонова:
КтоВ. В. свершил китовый вдох и заявил, что про риск в стишках ничего нету, – это раз. И два – мы не на ледоколе, увы, а на пустом и разбитом лесовозе.
«06.10. 00.00. Ледокол произвел околку, продолжили движение в составе каравана из 10 судов.
00.30. Застряли во льду. Получили распоряжение „Адмирала Макарова“ прекратить попытки форсировать перемычку и ждать дальнейших указаний, работая вперед малым.
01.40. Ледокол вернулся, произвел околку. Начали движение по каналу.
04.00. Застряли во льду. У бортов наблюдается подвижка льда и сжатие.
06.50. Околка ледоколом, начали движение по каналу, работаем полным ходом в составе каравана из 14 судов.
10.20. Застряли во льду. Работали полными ходами вперед-назад без результата, пытаясь пробиться в канал за танкером „Игрим“. В течение вахты производили переноску цемента, полученного в порту Певек (цемент новый, 1000 кг), в трюм № 1. Ставим цементные ящики на пробоины. Ожидаем околки ледоколом.
13.20. „Адмирал Макаров“ произвел околку, но никакого движения не получили. Лед 10 баллов, торосистый, сильные сжатия, метель, поступления воды не обнаружено. Закончили постановку трех цементных ящиков в трюме № 1».
У кораблей продолжительность жизни собачья – около восемнадцати лет. На старом судне особенно наглядно, что сталь куда как слабее человека и век ее короче, а говорят – «стальной человек»…
И не облака, и не тучи, а тягучие фабричные дымы какие-то – очень тягучие, тяжкие. И когда пробьется сквозь них белое северное солнце, то сразу от его яркости на глаза слеза наворачивает…
Седьмое октября. В ледовом дрейфе в тридцати милях к востоку от мыса Шелагского.
Солнце. Как важно, когда солнце, – веселее.
Сели бить козла прямо после обеда. Нам с В. В. не везет. Тут уж не моя козлиная тупость, а настоящее невезение. Ужасно бесит.
Так как Октавиан Эдуардович опять почти ничего не ел за обедом, Мандмузель принесла ему кусок колбасы. Колбасу он, подлец, очень аппетитно сжевал. Из нержавеющей стали
Отбив ладони козлом, поднялись в рубку.
И увидели, что отчаянный рыбак «Художник Врубель», который давеча рубил ледовую целину на своих четырех дизелях, как залег на левый борт среди торосов с креном градусов в пятнадцать, так и продолжает лежать в таком неловком и нелепом положении. Это же на какой он толщины льдину выполз, ежели за ночь с нее обратно не свалился!
По всему горизонту чернеют среди сплошного льда и низовой метелицы застрявшие суда.
И над всем этим кладбищем целый авиационный парад: крутится вертолет с какого-то ледокола и летает самолет с Полуниным.
Начальство решает вопрос: куда плыть, когда это станет возможным? В пролив Лонга нас волочь или огибать остров Врангеля с норда?
Свои разговоры от нас они уже не пытаются скрывать.
А по трансляции бесконечное: «Говорит Магадан! Слушайте концерт-вальс…»
Слух о нашем бедовом рейсе докатился и до ушей родственников в Ленинграде. В. В. получил РДО от супруги. Она желает ему мужества и спрашивает, куда теперь следует писать письма.
Авиапарад прекращается, ибо метель из низовой переходит во всеобъемлющую. Не видим даже «Художника Врубеля».
В рубке В. В., я, Октавиан Эдуардович и помпа. Нижних чинов вообще нет. И потому стармех рассказывает очередной анекдот, имеющий некоторое отношение к нецензурщине:
– Про занятия в армии слышали? Нет? Очень хорошо. Лекция для новобранцев в целях их общего развития про бронетранспортеры. Проводит комиссар. Строгий. «Наши могучие броневые машины, каждая имеет теперь радиостанцию…» Вопрос с места: «На лампах или на полупроводниках?» Пауза. Строгий комиссар: «Еще раз объясняю буквоедам: не на лампах, не на полупроводниках, а на бронетранспортерах!»
Наш комиссар:
– Ты когда-нибудь иссякнешь?
Стармех:
– Нет. У меня таких баек больше, чем у тебя новых кинофильмов.
В. В., чтобы разрядить ситуацию, ибо люди заводятся с полоборота:
– Пошли вниз. Забьем еще парочку козлов.
Идем вниз, забиваем, я пропускаю пустышечный дупель, и комиссар кончает на «офицерского». В. В. шевелит скулами, на меня не глядит и уходит в каюту.
Я поднимаюсь обратно в рубку. Отчаянно пухнут десны и ноют зубы.
Около шестнадцати метель стихает, и делается видно, как подошедший с оста «Макаров» обкалывает «Художника Врубеля», а потом уводит его к «Галушину», которого берет на короткий буксир.
Неуклюжая гусеница из связки «Макарова» с «Галушиным» и наседающего на них сзади «Врубеля» медлительно ползет к горизонту.
Солнце давно под горизонтом, но надо льдом почему-то еще светло: зыбкий, привиденческий свет, забытый здесь солнцем по недоразумению.
Восьмое октября. 03.00. Ночь глухая. Мы лежим в дрейфе на траверзе мыса Кибера и островка Шалаурова. На горизонте появляется зарево. Оно быстро приближается: идут голубчики! Идут спасители!
Мощный кулак бросили нам нынче!