Нина Сагайдак
Шрифт:
Лингардт и Краузе начали о чем-то переговариваться. Потом Краузе подозвал к себе надзирателя и отдал ему какое-то приказание.
Вскоре надзиратель втолкнул в комнату Павловского.
— Ты что же это? — накинулся на него Лингардт. — Обманывать нас задумал?
Жора стоял испуганный и растерянный, не в состоянии вымолвить ни слова.
— Ты выдал нам автора враждебной рейху листовки, — продолжал Лингардт, — а скрываешь от нас нечто более важное: целую организацию!
— Какую организацию? — еле выговорил
— Подпольную организацию, руководителем которой ты сам и был.
Лингардт вышел из-за стола и стал перед Павловским.
— Что вы, господин офицер! — умоляюще, весь дрожа, лепетал Павловский. — Ни о какой подпольной организации я понятия не имею.
— А зачем собирались у тебя парни и девушки?
— Да я… да что вы… то на именины, то просто погулять, повеселиться, потанцевать.
— Врешь! — крикнул следователь. — Ты собирал их для секретного совещания. Вот они, — показал он на листовку, — плоды тех совещаний.
— Не было, не было этого! — уже плача, говорил Павловский. — Это неправда.
— Неправда?! — гаркнул вдруг Лингардт и ударил Жору ногой в живот. — Я, по-твоему, говорю неправду?!
Жора скорчился на полу. Не обращая внимания на его стоны и слезы, Лингардт закричал:
— Встать! Встать, говорю!
Преодолевая боль, Павловский с трудом поднялся на ноги.
— Подойди ближе, — скомандовал Лингардт, — будь благоразумным и признавайся! А то плохо будет. Очень плохо!
— Господин следователь! Клянусь вам, ничего такого не было. Вот и она не даст соврать. — Павловский обернулся к Нине.
Офицер молча уставился на Нину.
Павловский заговорил снова:
— Ниночка! Скажи им, как это было. Ведь ты писала листовку в отчаянии… Признайся, и тебя простят…
Нина посмотрела на него с отвращением и гадливостью.
— Тебя так волнует моя судьба? Ведь ты уже продал меня. Жалеешь, что дешево? Или себя выгораживаешь?
Павловский судорожно вздохнул:
— Я не думал, что все так обернется.
— Врешь, ты все продумал. Ты отомстил мне.
— Ну что ты! Ведь я любил тебя…
— Оно и видно, — презрительно отозвалась девушка.
— Не веришь? И теперь не веришь? Так знай: из-за тебя я навел их, — он кивнул на немцев, — на след Янченко.
Отчаяние и ужас, презрение и ненависть исказили лицо Нины. Не в силах сдержать себя, она закричала:
— Негодяй! Предатель! Никогда не думала, что ты можешь быть таким подлецом! До чего дошел: не мог добиться любви ухаживанием — решил убрать с дороги того, кто был моим другом. И как? Коварно, подло, руками палачей своего народа! Мразь ты отвратительная!
Нина разрыдалась и упала на стул, закрыв лицо руками.
— Ну как? — склонился над нею Лингардт. — Будешь говорить правду или звать еще других? Здесь у нас еще шестнадцать человек твоих милых друзей и подружек — одноклассников.
— Не нужно, — глухо
— Хватит реветь, у нас нет времени на бесконечные уговоры. Рассказывай немедленно все, как было!
— Уведите сначала этого подлеца, — указала Нина на Павловского.
— Это можно. Ну-ка, — грозно повернулся эсэсовец к Жоре, — марш отсюда!
Тот быстро, как мышь, шмыгнул к дверям.
— Мы ждем, — снова начал Лингардт. — Говори, ты писала листовку?
— Я.
— Вот это другой разговор, — повеселел гестаповец. — Какие же обстоятельства заставили тебя писать большевистские листовки против великой Германии?
— Вы арестовали хлопца, с которым я дружила. Вечером арестовали, а утром без суда и следствия расстреляли. За что уничтожили моего близкого друга? Я была в отчаянии. С горя и написала эту листовку про корюковские события.
— А откуда тебе стало известно об этих событиях?
— О них говорили на базаре.
— Какой же смысл распространять то, что уже известно людям?
— Не знаю. Павловский правду говорил: я делала это в состоянии отчаяния.
Лингардт помолчал, потом склонился к Краузе, который вел протокол допроса, и, переговорив с ним, обратился к Нине:
— Расклеенные по городу листовки тоже твоя работа?
— Моя.
— И ты все это делала сама?
— Да.
Лингардт усмехнулся:
— Странно. Как тебе это удалось? Сама и ночью, когда запрещено ходить… Кто помогал тебе?
— Никто не помогал. Вы видели, до чего дошел Павловский из мести моему другу Володе Янченко. А я мстила за Володю Янченко, за его смерть. Ни с чем не считалась, ни о чем больше не думала.
— Трудно все-таки поверить, что ты сделала это одна.
— Я рассказала вам все, как было. Отпустите моих одноклассников. Они ни в чем не повинны. Мы действительно собирались только для того, чтобы повеселиться и потанцевать.
— Ну, это уж мы решим без твоего совета! — резко ответил Лингардт. — Томме! — крикнул он надзирателю. — Отведи девчонку в камеру.
Тот немедля исполнил приказание.
Когда дверь за ним закрылась, Краузе спросил:
— Откуда появился здесь новый надзиратель? Кто он? Из какой части?
— Вчера прислали к нам из команды выздоравливающих трех человек. А этот парень — ефрейтор Томме. Он был ранен под Сталинградом, чудом уцелел, вместе со своим оберстом [5] кое-как добрался до Сновска и тут провалялся пару месяцев в госпитале. Похоже, что исполнительный и дисциплинированный солдат.
5
Оберст — полковник.