Нити Данталли
Шрифт:
В этом спектакле Дезмонд, как и Мальстен когда-то, отвел главную роль пленному охотнику, заручившись разрешением Бэстифара. И, хотя сидящий близко к сцене аркал не раз замечал ужас в глазах марионетки во время исполнения номеров — порою смертельно опасных — выглядело это действительно внушительно.
Однако в заключительном номере данталли не сумел верно рассчитать маневр тела пленника. Видя и оценивая чужую боль, Бэстифар отчетливо определил, что обе лучевые кости Грэга Дэвери на левой руке при неудачном приземлении оказались переломаны и смещены. Охотник вскрикнул, тут же замолчав под действием нитей данталли, однако взгляд выдавал его, несмотря на влияние кукольника.
Кара
— Боги, он ведь… — женщина осеклась, вопросительно посмотрев на аркала, побледневшего и застывшего. Тот не удостоил Кару ответом, он лишь молча наблюдал, как под действием нитей Грэг Дэвери с насильно натянутой улыбкой и слезящимися от боли глазами раскланивается перед публикой. Для зрителей было вполне достаточно того, что актер поднялся и продолжил играть, двигая при этом поврежденной рукой — люди, пришедшие на представление, выдохнули, решив, что ничего страшного не произошло.
Не мог восстановить дыхание лишь Бэстифар.
Все то время, что Грэг Дэвери провел в плену после бегства Мальстена и прихода Дезмонда на место постановщика, охотнику не доставалось ролей в представлениях. Для Бэстифара он перестал быть членом труппы малагорского цирка — ему отводилась лишь роль стратегически важного заключенного, за которым пристально следили и которого не выпускали из подземелья дворца. Дезмонда к Грэгу подпускали только в те редкие случаи, когда охотника нужно было взять под контроль, чтобы вывести его из камеры и перевести в другое помещение на территории темницы.
Для сегодняшнего представления кукольник буквально выпросил в свое распоряжение «любимую марионетку Мальстена», обещаясь сделать это выступление символом возрождения прежнего малагорского цирка. Из любопытства царь пошел на уступки, о чем успел пожалеть уже не раз за эти роковые несколько секунд падения.
Сегодня Бэстифар впервые осознал, что здесь, в цирке Грэг Дэвери мог погибнуть. Возможно, лишь волей богов ему удалось избежать этого и отделаться лишь переломом руки, а не, к примеру, шеи или позвоночника. Аркал не мог позволить себе эту смерть. Несмотря на издевательское и порой довольно жестокое обращение со своим пленником, Бэстифар истово оберегал его — не только потому, что тот стоически сносил пытки и служил едва ли не единственной отдушиной в отсутствие терпеливого данталли: Грэг Дэвери также был тем немногим, что оставил после себя Мальстен Ормонт, и при следующей встрече с анкордским кукловодом аркал намеревался предоставить его имущество в целости и сохранности.
— Бэстифар, — Кара тронула царя за предплечье, возвращая его в реальность из тяжких раздумий. Аркал проследил взглядом за удаляющимся с арены Грэгом Дэвери и поднял взгляд под самый купол, где располагалась скрытая надстройка, с которой данталли управлял частью труппы.
— Бэстифар, ты… — покачав головой начала женщина, однако аркал приподнял руку, останавливая ее жестом.
— Не разговаривай со мной. Не сейчас, Кара, — сухо отозвался он, поднявшись из ложи и пойдя прочь из цирка. При каждом шаге пожиратель боли чувствовал на себе тяжелый, полный ужаса взгляд Дезмонда, буравящий затылок, однако не обернулся и не взглянул на надстройку. Бэстифар надеялся лишь, что в ближайшее время этот данталли не попадется ему на глаза.
Олсад, Везер
Восемнадцатый день Матира, год 1489 с.д. п
Усталость навалилась резко и сокрушительно, едва не свалив с ног. В ушах до сих пор звучали
Сейчас, отмывая руки от крови Ганса Меррокеля, обессиленные стоны которого все еще слышались за тяжелой дверью одной из подвальных камер в обители олсадского Красного Культа, Бенедикт чувствовал себя едва ли не более изможденным, чем его арестант. Устало ныли плечи и поясница, ломило виски, навалилась сонливость вследствие уже второй почти бессонной ночи, а в душе царило безбрежное опустошение, будто все недолгое время допроса приходилось вытягивать информацию не из обвиняемого, прибегая и к вкрадчивым угрозам, и к их исполнению, а из самого себя. Колер с тоской осознал, что возраст начинает брать свое, и собственных сил старшего жреца Культа Кардении уже хватает на куда меньший объем работ, нежели раньше.
За дверью в подвал послышалось оживленное шуршание одежд. Бенедикт поморщился, сознавая, что олсадские жрецы все это время вслушивались в каждый крик, доносившийся из камеры, и эти самые крики раз за разом все прочнее утверждали репутацию, прославившую Колера на Арреде как одного из самых жестоких палачей Красного Культа. Бенедикт искренне не желал, чтобы кто-то бездумно — в попытках копировать его манеру ведения дел — не к месту проявлял бессмысленную несдержанную жестокость по отношению к арестантам. Не каждый, кто оказывался в его руках, подвергался столь пристрастному допросу, а лишь те, кто того заслуживал. Прежде чем учиться этой жестокости и неумолимости, неопытным жрецам следовало научиться чувствовать, когда эти жестокость и неумолимость необходимо применить. Оставалось лишь пожалеть, что стены были недостаточно толстыми, чтобы в нужной мере заглушить крики арестанта и отрезать любопытствующим возможность заочно присутствовать на допросе.
Дверь в подвал открылась, и Ренард беззвучным призраком возник в помещении, осторожно прикасаясь рукой к каменным стенам, чтобы сориентироваться. Он остановился подле своего командира и вопросительно кивнул.
— Как прошло? — осведомился слепой жрец. Бенедикт устало оперся на стол, на котором заранее заготовил воду для омовения рук, и потер глаза.
— А как все могло пройти? — невесело усмехнулся он. — Чем именно ты интересуешься, мой друг? Сломался ли Меррокель вообще или как быстро это произошло?
Ренард вернул услышанную усмешку командиру и повел плечами.
— Ты измотан, — констатировал он. — Тебе надо отдохнуть.
— Некогда мне отдыхать, — качнул головой Бенедикт, вновь попытавшись отереть с запястий присохшую кровяную корку. — Впереди непаханое поле работы. Столько сообщений, столько подготовки, столько…
Жрец осекся, устало прикрывая глаза и пережидая, когда перестанет так ломить виски.
— Боги, — покачал головой он, вновь оценивая, сколько еще предстоит сделать, и сколько ночей еще придется провести без сна. Возраст и впрямь начинал брать свое: Бенедикт не был уверен, что продержится, сколько должно.