Нити зла
Шрифт:
Она чувствовала яд, видела его, потому что он пачкал черным золотистые нити тела. Сердце его едва трепыхалось.
Кайку не имела представления, с чего начать, что вообще делать. Ее познания в биологии были скудны, в токсикологии и вовсе отсутствовали. Она не знала другой защиты от яда кроме как просто уничтожить его — и Джугая вместе с ним. Неуверенность парализовала Кайку. Ее сознание висело в диораме его тела.
«Следи за Узором. Подчиняйся ему».
На ум пришли слова Кайлин. Давний урок. Если ничего не удается, расслабься и позволь течению Узора показать тебе, куда двигаться.
Тело Джугая — механизм, эффективно
Кайку начала повторять мантру для расслабления. Несмотря на все сложности, это помогло, и неподвижная, жесткая форма сознания стала рассеиваться, таять, как превращающийся в воду лед. Кана легко подчинилась команде, и Кайку это поразило. То, что несколько мгновений назад казалось невыполнимой задачей, стало простым. Кайку позволила себе раствориться в веществе тела друга и доверилась природе.
Кровь струилась по венам, в мозгу мерцали синапсы, по нервам пробегали мельчайшие импульсы — это было прекрасно и совершенно. Когда Кайку стала частью этого мира, он показался ей таким же знакомым, как собственное тело. И Кайку поняла: она знает, что делать, даже не на уровне разума, а на уровне подсознания. И позволила кане вести ее.
Яд распространялся, подобно раку. Самая малая его частичка тут же распускала порченые нити, если ее не отсечь. Кайку двигалась между нитями тела с осторожностью хирурга. Она искала темные кольца в сияющих каналах его вен и капилляров: защищала сердце от коварного движения захватчика. Одновременно приходилось очищать зараженную кровь, которую каждое новое, пусть и слабое, биение сердца посылало дальше по телу. Кайку прикладывала огромные усилия воли, чтобы поддержать в Джугае жизнь и обезвредить яд, — по большей части из-за слабого представления о том, что делала. Но она побеждала. Кана действовала словно сама по себе.
Она отслеживала яд. Завязывала узлы и сворачивала петли, чтобы остановить его распространение. Вынимала пораженные нити и отпускала их вовне, не причиняя никому вреда. Возводила опухолевые барьеры и снимала их, как только миновала опасность. Дважды ей казалось, что она справилась. Но каждый раз крошечная капелька яда оставалась незамеченной и тут же стремилась расползтись дальше. Истощение могло вот-вот подкосить ее, но воля была сильна. Она не позволит Джугаю умереть. Ни за что.
И вдруг все закончилось. Кайку открыла ярко-малиновые глаза. Она вновь очутилась в топях. Во взгляде Тсаты читалось благоговение, даже вздох Номору выдал сдерживаемое уважение. Джугай дышал нормально. Лицо обрело обычный цвет. Он глубоко спал. Полностью дезориентированной Кайку потребовалось несколько секунд, чтобы понять, где она и что произошло.
«О боги! Я же не знала, не догадывалась даже, что может сотворить моя сила… Почему я не позволила Кайлин меня научить?»
Ощущение эйфории, глубже и сильнее всего, что она когда-либо испытывала в жизни, затопило ее. Она спасла жизнь. Не защитила друга в битве, не предупредила об опасности — почти физически оттащила его от грани жизни и смерти. Она уже познала опасное опьянение Узором, но это был другой экстаз, более чистый, более настоящий. Она воспользовалась своей силой не для того, чтобы уничтожить, а чтобы исцелить. Более того, ее этому никто не учил. Улыбка осветила
Глава 15
Император Мос проснулся от собственного крика. Крепко вцепившись мясистыми руками в расшитые золотом простыни, он пробежал по спальне диким взглядом, а когда понял, что уже не спит, рассудок вернулся к нему. Но наваждение рассеялось не сразу. Унижение, горе, гнев…
Слишком жарко. Полдень давно миновал. Несмотря на открытые ставни, в императорской спальне висела духота. Комната была просторная, полы отделаны черным лашем, на балкон на северо-восточной стороне Императорской крепости вела арка. Овальные окна поменьше располагались по обе стороны от арки. Через них в комнату вливался чересчур яркий свет.
Кровать стояла в центре. Остальная мебель — туалетные столики, зеркала, изящный диванчик — в основном принадлежала Ларании. А кровать Мос получил в подарок от иттриксианского посла в самом начале своего правления. Столбиками ее служили рога какого-то огромного животного из Иттрикса, каждый — длиной в шесть футов. Они симметрично изгибались наружу. Золотые обручи и драгоценные камни украшали их.
В воздухе кисло пахло перегаром. Мос ощущал во рту вкус старого вина. В глотке пересохло. Император лежал голым посреди сбитых простыней.
Его венценосной жены в постели не было. И запах ее духов тоже не чувствовался. Значит, она здесь не ночевала.
Воспоминания приходили медленно. Эстивальная неделя еще только началась. Мос помнил пир, музыкантов… и вино. Много вина. Расплывчатые лица и смех всплывали в его сознании. В голове пульсировала боль.
Ссора. Ну, разумеется, какой-то скандал. Они в последнее время повторялись все чаще и чаще. Когда сшибаются две головни, искры летят во все стороны. Но на этот раз император пребывал в мирном настроении. Он все еще чувствовал некоторую вину за ту сцену в павильоне, когда едва не ударил жену. Он подлизывался к ней, и праздновали они вместе. Чувствуя хрупкость перемирия, Мос сносил ужасную компанию, которая липла к Ларании. Ради этих отталкивающих расфуфыренных позеров пришлось даже оставить своих сдержанных и интересных собеседников.
И, конечно, не обошлось без Эзеля и ее братца Рекая. Книжный червяк нашел себе ровню в свите Ларании. Мос вспоминал, что плохо держался на ногах от выпитого вина и мало говорил, а они все время несли какую-то тарабарщину, болтали про ничего не значащие вещи… Будто нарочно пытались исключить его из разговора! Что он знал о древних философах? Какое ему дело до классической винаксианской скульптуры? Время от времени Ларания старалась вовлечь его в беседу. Так голодной собаке бросают объедки! Ему не о чем было с ними говорить!
Все кусочки головоломки складывались в единую картину. Моса трясло от возмущения: они не обращают на него, императора, внимания. Он чувствовал удовлетворение: Рекаю и Эзелю его присутствие явно не по вкусу. И вожделение… Очень сильное вожделение. Он помнил, как сильно хотел Ларанию, этот голод нужно было утолить. Но он не попросил жену лечь с ним в постель.
Не делать же этого перед павлинами, с которыми она общалась! Это оскорбило бы его мужскую гордость. Она должна идти с ним, когда он пожелает. Ему не пристало умолять. Боги, он же император! Но он боялся, что, если прикажет ей, она откажется. Слишком своевольная…