НИТОЧКА ПАМЯТИ Сборник фантастических произведений
Шрифт:
— А кого вы убили? — вежливо справился Фостер. Я наклонился вперед и прорычал ему в лицо:
— Вас.
А потом добавил:
— Фостер, зарубите себе на носу: единственное преступление, в котором я повинен, это глупость. Я наслушался ваших сумасшедших историй и из-за вас же влип в такую, из которой мне уже не выбраться.
Я откинулся на спинку сидения:
— А кроме того, я озабочен феноменом стариков, которые засыпают старыми, а просыпаются юношами. Но об этом мы поговорим позже, когда мои расшатанные нервы придут в
— Извините, если я доставил вам беспокойство, — сказал Фостер. — Жаль, что я не могу вспомнить того, о чем вы сейчас рассказывали. Могу ли я сейчас чем-нибудь вам помочь?
— Только недавно вы сами нуждались в помощи, — заметил я. — Вот что, отдайте мне те деньги, которые сейчас у вас есть. Они нам понадобятся.
Фостер вынул бумажник — после того, как я сказал ему, где тот находится, — и передал его мне, Я проверил содержимое. Там не было ни одного документа с фотографией или отпечатками пальцев. Видимо, Фостер не шутил, говоря, что предусмотрел все для своего бесследного исчезновения.
— Мы поедем в Майами, — сказал я. — Я знаю там одно место в кубинских кварталах, где мы можем отсидеться. И обойдется это совсем не дорого. Может быть, через некоторое время ваша память начнет возвращаться к вам.
— Да, — сказал Фостер, — это было бы неплохо.
— Во всяком случае, вы не разучились говорить, — заметил я. — Интересно, что вы можете еще? Вы помните, каким образом вы заработали все эти деньги?
— Я не помню абсолютно ничего о вашей экономической системе, — ответил Фостер.
Он посмотрел вокруг себя и добавил:
— Во многих отношениях этот мир очень примитивен. Здесь, по-видимому, не трудно скопить состояние.
— Мне этого никогда особенно не удавалось, — признался я. — Я даже не мог скопить себе на пропитание.
— Пища обменивается на деньги? — удивился Фостер.
— Все обменивается на деньги, — подтвердил я, — включая большинство человеческих добродетелей.
— Странный мир, — произнес Фостер. — Мне понадобится много времени, чтобы привыкнуть к нему.
— Да, — согласился я. — И мне тоже. Может, на Марсе дела обстоят лучше?
Фостер утвердительно кивнул головой:
— Наверное. Может, нам следует отправиться туда?
Я было застонал, но сдержался.
— Нет, у меня ничего не болит, — сказал я. — Но, Фостер, не принимайте мои слова так буквально.
Некоторое время мы ехали молча.
— Послушайте, Фостер, — вспомнил я, — тот дневник все еще у вас?
Фостер пошарил по карманам и вытащил его. Нахмурив брови, он осмотрел дневник со всех сторон.
— Вы помните его? — спросил я, следя за выражением его лица.
Он медленно покачал головой и провел пальцем по рельефным кольцам на обложке.
— Этот рисунок… — произнес он. — Он означает…
— Говорите, Фостер, — подбодрил его я. — Означает что?
— Извините, не помню.
Я взял дневник в руки и сидел, уставившись на него. Но этой книжицы я, право,
Не поможет и добровольная явка в полицию. Когда я расскажу им всю историю, они мне не поверят и будут правы. Я сам в нее не очень верил, хотя и принял непосредственное участие. А может, мне просто показалось, что Фостер выглядит моложе? В конце концов, после крепкого ночного сна…
Я взглянул на Фостера и чуть было не застонал снова. Ему с трудом можно было дать даже двадцать лет. Он выглядел скорее на восемнадцать. Я готов был поклясться, что он еще ни разу в жизни не брился.
— Фостер, — сказал я. — Все должно быть в дневнике: кто вы, откуда,. Это — единственная надежда, которая у меня осталась.
— Тогда я предлагаю его почитать, — ответил он.
— Отличная идея, — воскликнул я. — И как она раньше не пришла мне в голову?
Я быстро пролистал дневник, нашел ту часть, которая была написана по-английски, и на час углубился в чтение. Начиная с записи, датированной 19 января 1710 года, автор через каждые несколько месяцев заносил в него несколько строк. По всей видимости, он был кем-то вроде пионера в Виргинской колонии. Он жаловался на цены, на индейцев, на невежество других поселенцев и время от времени упоминал "Врага". Он часто и подолгу путешествовал и, вернувшись домой, принимался жаловаться еще и на свои поездки.
— Интересная вещь, Фостер, — заметил я. — Это все писалось в течение двух столетий, однако почерк остается неизменным. Несколько странно, не правда ли?
— А разве почерк человека должен изменяться? — спросил Фостер.
— Ну, к концу записей он должен был стать не таким твердым, согласны?
— Почему?
— Сейчас я вам объясню, Фостер, — сказал я. — Большинство людей не живет так долго. Сто лет — уже много, не говоря о двухстах.
— В таком случае этот мир, вероятно, очень жесток, — заметил Фостер.
— Бросьте, — сказал я. — Вы говорите так, как будто прилетели с другой планеты. Кстати, вы не разучились писать?
Фостер задумчиво посмотрел на меня:
— Нет.
Я вручил ему дневник и ручку:
— Попробуйте.
Фостер открыл дневник на чистой странице, написал несколько слов и вернул его мне.
— "Всегда и всегда и всегда", — прочел я и посмотрел на него. — Что это значит?
Затем еще раз взглянул на эти слова, потом быстро нашел страницы, где было написано по-английски. Хоть я и не графолог, но это сразу бросилось мне в глаза: дневник был написан рукой Фостера.