Нижний горизонт
Шрифт:
Скоро за окном мелькнуло бетонное сооружение со словами «Колымская ГЭС», и Коляй перестал думать о поселке. Справа и слева пошли мелькать, чередуясь, рощицы лиственниц, болота, песчаные отвалы, снова деревья; под колеса заныряли без конца то трещины, то ухабы — началась работа.
Сегодняшний рейс его сильно отличался от тысячи рейсов, сделанных в жизни. И не потому, что рука лежала на баранке новенького «Урала». Смысл рейса заключался в ином — таком непривычном, что впору отсчет жизни было начинать с нуля.
…Валентина
— Что ты, как на фронт…
У самолета она спросила:
— Правда, ты меня не бросишь?
Коляй как можно веселее засмеялся. Так она и улетела — с вопросом без ответа.
Вместе с ним в аэропорт ездил Пронькин. Пока Коляй прощался, он договорился с одним из отбывающих, чтобы тот потом перетащил чемодан Валентины в другой самолет.
Вернувшись в поселок, они зашли к Коляю. Пронькин эти дни бездельничал: курс лечения не закончился и его не допускали к работе. Он целые дни слонялся по поселку и очень обрадовался, когда Коляй позвал его помочь с вещами.
Теперь они сидели за столом, катали хлебные катышки.
— У меня ведь тоже жена есть, — произнес Пронькин.
— Ты говорил, — сказал Коляй. — Давай доедай да телевизор посмотрим.
Однако Пронькин не торопился вставать.
— Видишь, как всю жизнь думаешь — ты лучше всех, — сказал он. — На работе там, на курорте! А потом — раз — и свинья свиньей… Ну, не дано душе огнем гореть! Что же теперь!
— Ладно, раскатал губу, — попробовал успокоить его Коляй.
— Я сойтись хотел, — Пронькин не мигая смотрел на Коляя. — С Вилюя первое письмо написал, потом отсюда. И заезжал… Нет так нет! — Пронькин твердо опустил широкую, в розовых шрамах ладонь на стол.
Потом случилось то, чего Коляй не ожидал. Пронькин махнул рукой, заморгал, и из глаза у него скатилась слеза. Это не был пьяный плач. Коляй всей душой почувствовал — так плачут один раз в жизни, когда ставят точку.
Точки бывают разные: жирные, которыми заканчиваются просьбы или слезные разговоры; сухие и бесцветные — когда вместо помощи тебе предлагают кучу пустых слов; есть черные, тяжелые, ими человек обрывает свою жизнь, но не чувствует их тяжести — она ложится на плечи друзей и близких. А есть точка глубокая, как ось грешной матушки земли. Такая делит судьбу на две части: в одной — что умерло в тебе, в другой — что рождается.
Если собрался с силами жить — выбери день, потом прочно поставь точку. Нет, не каждому под силу это — некоторые стыдятся прожитой жизни, пытаются обвинить в грехах других. Именно такие гадят в общественных местах, а убрать за собой грязь стесняются. От них все зло, весь мусор на земле, думал Коляй.
Пронькин сам поставил точку. Коляй не стал его успокаивать, дал побыть одному,
Скоро Пронькин подсел к нему, тихий, спокойный. Сказал:
— Скорее бы на работу. На Вилюе-то я хорошо закладные заварил. Ребята посылку прислали, пишут — начальник вспоминает.
Веснушки на вздернутом носу его за время болезни побледнели, а иные вовсе сошли. Вокруг голубых глаз легли тени, как у всякого много пережившего человека. Круглое лицо осунулось, оттого Пронькин стал строже и почему-то ближе. Он похож на Прохора, вдруг понял Коляй. Обнажилась его до поры до времени скрытая ровная крепкая сердцевина — неизменная прямота и честность в отношении к работе. На Вилюе, похоже, и даже сквозь кору его сердцевину видели.
И Коляй снова позавидовал Пронькину.
Новые машины в гараже ждали давно. Когда Коляя вызвали наверх, у него забилось сердце в ожидании перемены судьбы. БелАЗ — мечта синегорского шофера: теплая, проходимость какая, а кубаж! Сделает десяток рейсов на «сидушке» рядом с бывалым белазистом, понаблюдает за характером машины, а может, и сразу права на переоформление?
Коляй и предполагать не мог, что услышит через несколько минут. Шоферы оборачивались в его сторону, слесари кивали на него головами и переговаривались, а он с каждым шагом все дальше уходил от них.
А когда Коляй вышел из кабинета Петровича и посмотрел с галереи вниз, ему показалось, что он стоит на облаке, а где-то под ним копошатся козявки, что-то мелькает, погромыхивает. Тут же Коляю стало стыдно за свои мысли, и он спустился по лестнице.
— Ну что? — спросил Колбасин.
— «Урал» дает, — ответил Коляй.
Подошли несколько шоферов, вытирая руки ветошью. Спросили: ничего про других не упоминал? Коляй ответил, что не упоминал. Молодые потоптались и ушли, старики остались — они знали цену новой машине.
— Хорошая машина, — застенчиво сказал Трофимов, — я бы не отказался.
— Лайба что надо, — подтвердил Колбасин. — Если, конечно, в северном варианте. А что — аварий у тебя нету, не пьешь… Повезло!
Коляй сам понимал, что повезло. Но он знал и другое, о чем не знал еще никто, кроме Петровича. В ушах звучали слова:
— Люди построят плотину — спокойно на одном месте живут, пенсии дожидаются. Но кому-то новую начинать надо, а? Значит, снова нам с тобой грязь топтать. Судьба…
«Что судьба — судьба нормальная», — подумал Коляй, выворачивая на дебинском повороте. По склону дальней сопки виднелся прямой, как стрела, эльгенский прижим. Особенно отчетливо прорубленная в скале дорога смотрелась осенью — по седому мху черная сквозная черта. Красиво. Была бы жизнь такая прямая и ровная…
На повороте, как всегда, толпились люди. С рюкзаками, чемоданами, даже с гитарами — по проторенной дорожке ехал народ на Колымскую ГЭС. Коляй удивился, когда на противоположной обочине одинокая фигура подняла навстречу руку.