Нижний горизонт
Шрифт:
На Борискином перевале Коляй не утерпел, вышел из машины. В распростершейся далеко внизу долине цепочкой вздыбились белые холмики перемытого старателями грунта — по ним угадывался путь ручья. Рядом, на самой макушке перевала, с незапамятных времен стоял деревянный бункер. «Седой черт», — по давней привычке подумал Коляй, но подошел ближе и увидел неожиданное. Гнилые бревна были заменены, сделан хороший подъезд для машин, а на бункере и вокруг лежал свежий, не успевший просохнуть грунт. Ниже виднелся и вагончик дорожников. Коляй посмотрел вперед и все понял: «Выпрямляют трассу!» Старый
Издалека Коляй увидел лежащую возле дома трубу. Начал варить ее из старых бочек, хотел котельную свою сделать, так и бросил. На завалинке обычно в такую погоду сидела мать, говорила: «Тепло тепла просит». Не сходила с места до вечера — переговаривалась или играла в карты с соседями.
Коляй толкнул дверь, пригнулся под притолоку и вошел.
— Здравия желаю!
— Вот он! — мать, улыбаясь, вышла из-за стола, стала обнимать его.
Коляй едва узнал ее, словно помолодела, — в аккуратно уложенных волосах совсем мало седины, хромота исчезла, выпавший зуб вырос. Или ему кажется? А она обернулась к кому-то в глубь комнатенки и показала гордо на вошедшего Коляя:
— Видал? Мой! Ах, душа колымская…
И снова обняла его. Тут только Коляй рассмотрел возле окна мужика. Грудь у него была закутана чистыми тряпками, а сверху накинут полушубок. Он хотел подняться, но мать усадила его обратно, и он протянул из-за стола руку:
— Ну, познакомимся, Петр…
Колям назвался и начал выкладывать из сумки колбасу, сыр, индийский чай. Мать опросила строго:
— Матери-то привез чего?
Понюхала духи за двадцать рублей, покачала головой и спрятала их. Объявила:
— В магазин сбегаю!
Петр подождал, пока Коляй управится. Придерживая тряпки на груди, подвинулся, скрипнув табуреткой.
— Чайку пока? Я чай как пью — на кружку полпачки. Один раз перевернулся в кипятке — снимай!
— Я тоже так, — сказал Коляй, присаживаясь.
Помолчали. Петр снял чайник с электроплитки, поставил на чурбачок.
— Ты вот что, — сказал он. — Жизнь меня и корежила, и ломала — жив остался, мать твоя спасла. И не меня одного. Тут три домика стояло и забор, а люди знали: Анна живет. Поселок-то как называется?
— Аннушка, — сказал Коляй.
— Вот так, — Петр синей от татуировок рукой налил кипятка в кружки. — Люди всегда были, есть и будут на Колыме. К ней пришел — может, навсегда, пойми…
— Сам-то откуда? — спросил Коляй.
— В Ягодном старался, в Сусумане, на Мулгаче… Слыхал, где тунгуска замерзла? Расскажу.
Поселок Мулгач ты знаешь, на Колыме таких много — контора, магазин да десяток домов. Возьми нашу Аннушку — точь-в-точь. Россыпь-то золотую отмыли, прямо от трассы все ключи перелопачены — народ и разбегается потихоньку.
На Мулгаче хорошее золото шло — песок крупный, ухватистый, а другой раз и самородок из-под сапога поднимешь. И самое главное — торфа там маленькие были. Что мешает россыпное золото брать — лед да торфа, которые сверху до двадцати метров речник закрывают. Чего говорю — и до сорока. В торфа
Тунгусам да якутам торфа эти в самый раз были — мох-ягель растет, можно оленей выпасать. В верховьях речки Мулгач их стойбище стояло — штук пять чумов. Охотничали, рыбу ловили. Когда бульдозеры по Мулгачу мох сдирать пошли, начальство предложило им оленеводческие совхозы на выбор — с пастбищами, с тайгой для охоты, с бесплатными домами. А кто хотел, в наш поселок жить попросились, детей в интернат отправили. Но в основном в совхоз переехали — специальности-то не имели, чтобы с горняками работать.
Одна старуха не захотела переезжать. Род, мол, ее здесь жил, дети померли, и она на этом месте хочет дни закончить. Седая вся, скрюченная, глаз не видно… Но стреляла я тебе скажу — в спичечный коробок на лету две пули всаживала. Силком не повезешь, дали ей сколько-то оленей, продуктов, собаку и оставили.
Шофера ее наши скоро узнали. Выйдет к дороге и стоит, из трубки дым пускает. Потом пешком идет. Однажды в мороз один шофер мимо проехал, она ружье с плеч, да как дала из обоих стволов по задним скатам! Почему до магазина не подвез? С этого случая стали останавливаться.
Там до обкома весть дошла — старуха в чуме живет. Оттуда в Мулгач депеша: почему не выполняется решение? Старуха в чуме или молодая — пришло указание тунгусов в благоустроенные дома переселить, выполняйте! Тунгуску уговаривать и родичей из совхоза привезли, и нас посылали. Пока собака ее не сдохла, никто к костру подойти не мог! Посмотрит щелочками своими и скроется в чуме.
В конце концов приехал к ней из обкома Петров, язык он их знал. Зашел прямо в чум, сел, начал чай пить. Тунгусы, якуты любят, когда по-свойски с ними себя ведешь — значит, обычай уважаешь. А в чуме грязь, духотища! Потому среди них раньше туберкулез и трахома развиты были.
Шофер через пятнадцать минут на воздух выскочил, не выдержал, а Петров с ней долго сидел. Вылез из чума потный весь, в шерсти оленьей. «Да, — говорит, — восемь человек я уговорил, а эту не смог». Наши шутят: «Тросом зацепить да утащить в поселок!» — «Нет, ребята, вы ее не обижайте. Тоже понять надо — все ее горести и радости под этими шкурами прошли!» Смеялись мы, а сами понимали — сломать легко, а сколько лет потом родичи обиду помнить будут!
Уезжая, Петров наказал: куда ни попросит — подвозить ее, а в магазине завести спецсчет, за шкурки ей выдавать и патроны, и продукты.
Вот она тем и жила — сама охотилась, сама дрова носила. Но не может человек один долго жить. Однажды весной ребята мимо проходили — чум дырявый, вода кругом. Заглянули — мертвая лежит. Сообщили в милицию, конечно, те установили — замерзла. Так дело было. Ты на Мулгаче бывал?
— Нам там делать нечего, — ответил Коля.
— Рудник строить собираются, — сказал Петр. — И здесь госдобычу расширяют. Я и дизелист, и электрик, и плотник — может, сгожусь. Хватит удачу искать…
Пока Петр рассказывал, Коляй внимательно осматривал комнату. Наконец увидел, что искал, — из-под топчана выглядывал угол серой собачьей шкуры.