«No Woman No Cry»: Моя жизнь с Бобом Марли
Шрифт:
Через шесть месяцев после покушения Боб решил вернуться домой. Думаю, ему стало скучно в Лондоне, или просто приближалась зима (там он написал песню «Misty Morning, I See No Sun» — «Туманное утро, солнца не видно»). Но на него повлияли и ямайские друзья, потому что в стране по-прежнему были беспорядки и война банд. Люди — особенно в гетто — все еще нуждались в нем, говорили, что, если Боб Марли не вернется, мир не наступит. Политические тяжеловесы тоже были заинтересованы в его возвращении: «Едва люди тебя увидят…» К тому времени нашли одного из участников покушения. Так что Боб вернулся с триумфом.
И приехал жить с нами на Вашингтон-Драйв. Но жизнь поменялась слишком радикально:
— Рита, надо пустить этого человека переночевать сегодня у нас, — и нам самим приходилось спать в гостиной.
Вот такая петрушка: только постелю себе постель, и тут же убираю ее, стелю и убираю. Выглядело так, что наша жизнь зависит от них, а не от моего мужа, что Боб отдал себя им. Я ему говорила:
— Ты как Иисус Христос, отдаешь жизнь за людей.
Иногда я по-прежнему так думаю — да, он махнул на себя рукой и отдал свою жизнь другим. Но заметно было, что он чувствует себя на Ямайке неуютно. Он не мог больше этого выносить, стал раздражительным и подозрительным. Мы думали уехать в Эфиопию, но Боб сказал, что «Двенадцать колен» не отпускают его, потому что еще не настала его очередь — они посылали своих членов за границу строго по очереди, я до сих пор не понимаю, почему существовал такой порядок.
Обычно перед турне каждому участнику позволялось взять аванс — чтобы оставить денег семье или еще для чего-то. Перед тем как мы отправились в турне, оказавшееся в итоге последними нашими гастролями, я попросила аванс, потому что даже в Кингстоне, где мы теперь жили, становилось небезопасно. Опять приближалось время выборов, многие зажиточные ямайцы из верхних слоев общества бежали от системы, которая не хотела меняться; очередная волна бандитских столкновений грозила захлестнуть остров. Дома продавались за двадцать-тридцать тысяч долларов. Сейчас это кажется пустяком, но в 1980-м для меня это были большие деньги. Мы все еще обсуждали, как решить проблему безопасности: я не хотела оставлять детей в районе Вашингтон-Драйв, потому что наш сосед был одним из политических лидеров, со всеми вытекающими из этого неприятностями. Я хотела купить дом, который присмотрела на одном из холмов над Кингстоном. Это было красивое здание в испанском стиле, дом на вершине, вроде того, который произвел на меня такое впечатление, когда мы начали работать с Джонни Нэшем. Детям там очень понравилось. Я знала, что наличными таких денег мне не найти, но верила, что найдется какой-нибудь другой способ.
Я сказала Бобу, что присмотрела дом и хотела бы переселить туда детей до отъезда. Чего я не знала, так это того, что Боб нанял отца Дианы Джобсон спланировать операцию с недвижимостью, чтобы построить для него усадьбу в Найн-Майлз. Когда я об этом все-таки услышала, то поняла, что речь идет не обо мне, что это не для меня, потому что тогда же Боб начал говорить про большую подземную студию. Он хотел перестать гастролировать и осесть на одном месте со своими детьми.
Так что я сказала ему:
— Отлично, делай что хочешь.
Боб уверял, что ему нужен дом побольше. Но я не собиралась сдаваться так просто. Я сказала:
— Ладно, но тот дом, который я нашла, стоит на приличном участке земли, и мой юрист говорит, что если я его собираюсь купить, то нужно подать бумаги до отъезда, потому что есть другие претенденты, и хорошо бы внести залог.
Сначала я не очень на Боба нажимала, потому что не хотела выглядеть слишком настырной. Но потом я решилась — нет уж, думаю, никуда он от меня не денется. Я попросила его поехать
Я возразила:
— Ну, всегда можно сделать больше. Ведь участок большой, и можно пристроить еще комнат, когда мы вернемся из турне.
Но Боб уперся:
— Нет, меня это не устраивает.
Позже, когда мы остались одни, он объяснил мне более подробно ситуацию в Найн-Майлз, там, где сейчас находится его мавзолей. Он готовил это место для спокойной оседлой жизни, потому что ближайший тур должен был стать последним, контракт с «Island Records» завершался, и Боб не хотел возобновлять его, хотел остаться сам по себе со своей музыкой. Так что он принимал решение, что делать дальше, после этого финального альбома для Криса Блэкуэлла. Он хотел стать хорошим отцом, проводить больше времени с детьми, стать хорошим мужем, хорошим другом… Мы смеялись и разговаривали всю ночь.
— Хорошо, Боб, — наконец сказала я, — но я все равно хочу купить этот дом.
До сих пор мне удавалось окружать его заботой, и он был рад этому. Я была его глазами, его болью. Когда что-то не ладилось, я была дружеским плечом, на которое можно опереться. Я создавала для него чувство дома, где бы мы ни находились. Ему это было необходимо. Необходимо знать, что ему есть куда спрятаться, особенно после того, как он стал общественной собственностью и ему не давали покоя. Я замечала, что он худеет, начинает дергаться — было видно, что он несчастлив. Даже обилие женщин стало для него проблемой. Можно радоваться сексу, но при этом не радоваться жизни. Секс это одно дело, но что происходит потом? Что ты можешь дать? Каков твой вклад? И этого как раз не хватало в большинстве его романов. Женщины на одну ночь приносили лишь физическую и духовную скуку — и это многое у него отняло.
На другой день после того, как я решила купить дом, я поехала туда (в «БМВ», который Боб купил мне — думаю, в утешение, — когда сошелся с Синди). Я еще раз все прикинула и сказала себе: «Это, конечно, риск — но это определенно здравый риск, если учесть, что я просто обязана получить этот дом. Купи дом, который тебе нравится. Если ты этого не сделаешь, никто за тебя не сделает. Решись. Здесь Боб, похоже, тебе не помощник». У меня было странное ощущение, я чувствовала не те вибрации. Но я это все уже проходила. Существовали враги, и их легко было найти. И существовали друзья. Совсем немного. Настоящих друзей было немного.
Я взяла аванс и попросила менеджера мой гонорар за турне отсылать прямо моему юристу на Ямайку. Потому что, в конце концов, я — это я. «Я не собираюсь жить в темноте, — сказала я себе, — я должна быть там, где светит солнце. Я буду жить в своем доме на холме».
Глава двенадцатая
«Woman Feel the Pain, Man Suffer, Lord»
(«Мужчина страдает — женщине больно»)
В сентябре 1975 года, во время игры в футбол, один из игроков в шиповках наступил Бобу на большой палец правой ноги. Травма была довольно тяжелая, но он не стал обращать на нее большого внимания, потому что Боб есть Боб — он никогда не уступал боли, да и травмированный большой палец казался пустяком по сравнению с другими проблемами в его жизни. Так что он отнесся к этому спокойно и продолжал играть, несмотря на то, что доктора рекомендовали ему отдохнуть и некоторое время поменьше тревожить ногу. Каждый вечер я осматривала его рану, когда он приходил домой и снимал кроссовки и носки. Болело до такой степени, что он жаловался, и я видела, что палец не заживает. Я говорила ему постоянно: