Нобелевская премия

Эшбах Андреас

С этими словами я схватил горячую, ароматную стиропоровую коробку, зажал её под мышкой и мрачно зашагал прочь, прямо в коридор, в конце которого находилась дверь на пожарную лестницу.

– Стойте! – крикнула мне вслед секретарша. – Это аварийный выход! Туда нельзя.

Я сделал вид, что не слышу. Оставалось ещё несколько шагов, а мне непременно нужно было взглянуть на охранную систему вблизи.

– Вы слышите, нет?..

Она побежала за мной. Я дошёл до двери, взялся за ручку и принялся её трясти. Заперто, ага. Аварийный

открыватель спрятан под стеклом, у самого замка – прибор тревоги.

– В чем дело? – продолжал я возмущаться и нагнулся, чтобы прочесть надпись на приборе. От надписи на этой красно-белой металлической коробочке зависело очень многое.

Дама-секретарь уже догнала меня, запыхавшись, лицо у неё пошло пятнами. Она испаряла тяжёлые, чувственные духи и стучала по табличке, которую, вообще-то, нельзя было не заметить.

– Вы что, читать не умеете? – крикнула она. – Это аварийный выход!

Я выпрямился и негодующе запыхтел:

– Вот только без этого! Я-то читать как раз умею. К примеру, здесь, на моём заказе, чёрным по белому написано и «Хайтек-билдинг», и «Рютлифарм», и «Йохансон».

Её грудь вздымалась так, что могла свести с ума.

– Я хотела сказать… там, лифты там! А здесь вы не выйдете.

– В чёрный список! – вскричал я и ещё раз погрозил пальцем у неё перед носом. – Так и скажите вашим господам Йохансонам.

С этим я удалился.

Пятнадцать минут спустя я сидел на скамье в большом зале железнодорожного вокзала, рядом со мной стояла коробка, в руке я держал бутылку колы, купленную в одном из киосков, и с наслаждением уплетал пиццу. Накладные усы и картофельные вкладки я выбросил, а смуглоту более-менее смыл с лица в туалете. Остальное я смою в душе пансиона и ещё успею несколько часов поспать перед тем, как всё начнётся. Не переиграл ли я в своей выходке в «Рютлифарм»? Надеюсь, нет. По крайней мере, теперь я знал, что буду делать.

Расправившись с третьим куском пиццы, я позвонил Гансу-Улофу.

– Если у тебя не пропало желание держать за меня большой палец, – сказал я, дожёвывая, – то делай это сегодня ночью.

– В котором часу?

– Всё остаётся в силе, я войду туда в два часа ночи.

– И как долго ты там пробудешь, как ты думаешь?

– Час самое меньшее, может, два. Самое большее.

– Я буду сидеть на постели и с часу до четырёх сжимать большой палец.

– Смотри не сломай, – сказал я и отключился. Я был в хорошем настроении.

Глава 23

Когда я появился у приёмной стойки Хайтек-билдинга в следующий раз, было около семи часов вечера. На мне был чёрный тренировочный костюм, поверх него – яркая воздушная куртка, челюсть обмотана толстым шерстяным шарфом, и ещё издали было видно, что каждое движение причиняет мне боль.

Привратник не узнал во мне давешнего развозчика пиццы.

– Извините, мне придётся переспросить ещё раз, –

виновато сказал он после того, как моё мычание дважды оставило его в недоумении. – Как, вы сказали, ваша фамилия?

– Линдеблад, – впервые членораздельно проартикулировал я. – Мне назначено на семь часов у зубного врача.

– Так я и подумал, – кивнул седовласый мужчина и повёл пальцем по своему списку сверху вниз. – А, вот вы записаны. – Он нажал кнопку, как я и ожидал. – Восьмой этаж, от лифта налево.

Когда я прибыл на восьмой этаж, шарфа на мне уже не было, исчезли и моя страдальческая мина, и измождённая походка. Я окинул взглядом доску с перечнем учреждений на этаже и повернул от лифта направо.

Пациенты всех трёх врачей ждали приёма в холле. У входа стояли стулья, лежали на столиках журналы, но света было недостаточно, чтобы читать. К этому времени в холле уже почти никого не осталось. У кабинета гинеколога ждала женщина на сносях, у двери невропатолога – тупо глядящий перед собой мужчина, а у двери зубного врача – нервный молодой человек.

Я сел на стул, который стоял несколько в сторонке, так, будто уже привык бывать здесь, и листал, не читая, журнал о здоровье. В воздухе застоялся запах пота, боязни и скуки. Каждые несколько минут на соседних этажах раздавался мелодичный звон, возвещавший прибытие лифта и вскоре начавший действовать мне на нервы.

Беременная держалась за живот, таращилась на голые стены и то и дело кривила лицо, будто носила не будущего ребёнка, а крокодила, который поедал её изнутри. Заметив, что я наблюдаю за ней, она сказала:

– Никакой секс на свете не стоит того, что потом приходится терпеть, поверьте мне. Абсолютно никакой. – Это звучало так, будто она оправдывалась.

Я не знал, что сказать, и смог лишь криво улыбнуться и кивнуть, но в этот момент её, к счастью, вызвали. Совершенно очевидно, что моя способность незаметно наблюдать за людьми за годы в тюрьме слегка заржавела.

Настала очередь нервного молодого человека. Помощница, которая его вызвала, озадаченно огляделась в коридоре. Нетрудно было догадаться, что она искала господина Линдеблада.

Мужчина мрачного вида ждал, как оказалось, пожилую седую женщину, которая вышла с таким лицом, будто у неё болели зубы. Он без слов поднялся, взял её под руку, и они ушли. Вскоре после этого из двери зубного врача вышли две молодые женщины, должно быть, помощницы. Пока они ждали лифт, закончил работу неврологический кабинет, и оттуда вышел персонал, в основном мужской, едва ли старше этих медсестёр, и они все вместе уехали вниз со смехом и двусмысленными замечаниями.

Гинеколог, медлительный грузный мужчина с лицом эскимоса, вышел вместе со своей последней пациенткой и на прощание пожал ей руку. После того, как она, улыбаясь и горько и сладко, вошла в лифт, он стал выключать за собой свет и закрывать дверь. Заметив меня, он остановился.