Нобелевская премия
Шрифт:
– Мне вспомнилось вот ещё что, – сказал Ганс-Улоф, перебив мои мрачные мысли. – Не знаю, насколько это важно… Когда я рассказал тогда Боссе Нордину о попытке подкупить меня, он пробормотал что-то вроде: «Я должен ему позвонить». Я этого не понял, но теперь я думаю: он имел в виду того человека с рыбьими глазами. Полицейского, помнишь?
Я кивнул.
– Помню ясно и отчётливо, ещё и в цвете. Ты хочешь сказать, твой лучший друг Боссе Нордин имеет более тесный контакт с этим
Ганс-Улоф провёл рукой по лицу.
– Ты сам мне всегда говорил, – напомнил он, – что мир плох. Что никому нельзя верить.
– Со временем ты тоже это понял, – сказал я. Это был подлый триумф. К тому же наступивший слишком поздно.
Ганс-Улоф слепо смотрел в пустоту.
– Я не допускал и мысли об этом. Боссе?.. Я считал его другом. Мы так много говорили о наших детях. Неужто всё это были пустые речи?
– Деньги, Ганс-Улоф, – сказал я. – Деньги меняют людей. Когда в игру включаются деньги, всякая дружба прекращается.
Он медленно кивнул.
– Я был слеп, настолько слеп… – Он посмотрел на меня. – Знаешь, что я думаю? Это не мелкая банда. Это трясина, вонючее болото. Они все действуют заодно. Такие акции, как установить магнитофон, собрать данные, постепенно подобраться к ним, – ничего не дадут. От этого они слишком хорошо защищены.
– Да, – сказал я.
Он был прав. И мне с самого начала следовало это понять.
– Надо сделать что-то неожиданное. Нечто такое, на что они не рассчитывают.
Я почувствовал, как во рту у меня пересохло. Я смотрел на него с болезненным чувством в груди. Как будто внутренняя сторона моего тела была сплошной раной, а то, что он говорил, – кислотой, которая капает на эту рану.
– Я всё ещё возлагаю на тебя все свои надежды, Гуннар, – сказал Ганс-Улоф, но вид у него был такой, будто он сомневается, что эти надежды оправдаются.
Я лишь кивнул. И откуда только взялось это жалкое отчаяние? Оно поднималось во мне, как едкий пар из глубокой пещеры.
– Кристина не только моя дочь, – шёпотом продолжал Ганс-Улоф. – Она также и твоя племянница. Единственный ребёнок твоей сестры.
Я судорожно вздохнул, стиснул кулаки, прогнал парализующее чувство и решительно тряхнул головой.
– Боссе Нордин сейчас в отпуске, я правильно понял?
Ганс-Улоф кивнул.
– Он возвращается во вторник вечером. Как раз, чтобы на следующий день попасть на Нобелевский банкет.
– Другими словами, если я, например, завтра вечером захочу осмотреться у него, я могу сделать это без помех, верно?
– Почему же только завтра вечером?
– Потому что мне надо вначале при свете дня хотя бы раз осмотреть дом и всю окружающую
Он сказал, и я записал. Боссе Нордин жил в Ваксхольме. Довольно далеко, но место, надо думать, из самых дорогих, у моря.
– Раз уж речь зашла об адресах, – сказал Ганс-Улоф, – ты мог бы дать мне и свой новый адрес. На всякий случай.
Я закрыл записную книжку и спрятал её.
– Нет. Тебе его лучше не знать. Да и просто незачем. – Я посмотрел на коробку с аппаратурой для обнаружения жучков. – Что будем делать с этим? Имеет ли теперь значение, есть ли в твоём кабинете жучки?
Он отрицательно покачал головой.
– Унеси с собой.
– Может, так лучше. – Я снова сложил всё в коробку и закрыл крышку. – Может, ещё и самому понадобится.
– Я провожу тебя до двери. – Он встал. И, разумеется, не обошлось без его неизбежного «я всё должен держать под контролем». – Ты дашь мне знать, когда соберёшься в дом Боссе?
– Я могу тебе хоть по часам всё расписать, – недовольно буркнул я. – Завтрашней ночью, в два часа пополуночи, я буду уже в кабинете профессора Боссе Нордина. И я был бы тебе признателен, если бы ты в это время не звонил мне двадцать четыре раза подряд. Звонящий мобильный телефон в кармане создаёт помехи при вторжении в чужой дом.
– Ну ладно, – ответил в замешательстве Ганс-Улоф. – Это только потому, что…
– Потому что мы договорились, ясно. Не мог бы ты открыть мне дверь и пойти впереди?
Лабиринт был по-прежнему тёмный, безлюдный и тихий. Но когда мы приближались к двери, через которую я вошёл сюда, стал слышен голос. Тот самый аспирант с кем-то громко говорил по телефону.
Я остановился.
– Чёрт. Ганс-Улоф! Он ведь всё ещё здесь.
Мой зять обернулся.
– Я же говорил, его отсюда практически не вытравишь.
До нас донеслись обрывки его реплик:
– …важный эксперимент; мне надо остаться, я задержусь… станет легче, как только я сдам экзамен… конечно же, я тебя люблю, но что поделаешь…
Ясно, он говорил со своей женой и изобретал отговорки, чтобы не ехать домой, где кричит младенец и воняет обкаканными памперсами.
Я покачал головой.
– Не хочу, чтобы он снова увидел меня. Ему покажется странным, что курьер задержался на целых полчаса и уходит с тем же, с чем пришёл.