Ночь, которая никогда не наступит

Потоцкая Мария

– Слышишь, он еще будет что-то придумывать. Может быть, будет повторное голосование, и все закончится хорошо.

Кто же мог так подставить меня? Может быть, тётя Кларисса была солидарна со мной и тоже не считала меня особенно дорогой для себя. Мне в это не верилось, она была алчной и самовлюбленной, но не желала мне зла. Кузена Виктора, скорее, не любила я, чем он меня. Другие родственники тоже не сделали бы ничего подобного. Казалось, я была защищена со всех сторон.

Одри приготовила омлет и нарисовала на нём кетчупом кошачью мордочку. Подобные милые жесты были нетипичны для нее. У меня не хватило сил, как поблагодарить Одри, так и разозлиться на то, что она считает, будто такие жесты уместны в этой

ситуации. Есть не хотелось, и у меня были все права, чтобы отказаться, но я всегда чувствовала себя обязанной человеку, старающемуся меня утешить. Омлет выглядел воздушным и нежным, но я не смогла почувствовать его вкус. Вместо того, чтобы наслаждаться своими ощущениями в последние дни своей жизни, я отринула их.

Пока я ковырялась вилкой в безупречно чёрной тарелке, мне пришла очевидная и ужасная мысль, почему у меня не хватает голосов. Бабушка умерла, а мы об этом даже не знаем. Последний раз я с ней созванивалась около недели назад, кто-то из родственников наверняка позже, может, даже в день голосования, но подумали, что она не взяла трубку, потому что её нет дома. Я снова заплакала и набрала бабушкин номер. Она тут же подняла трубку, её голос казался бодрым, как и всегда. Я нажала на красную кнопку, ей не следовало знать о результатах голосования. Наверное, и мне не нужно было, тогда все прошло бы легче.

Вскоре за мной приехал папа. Наверное, Одри позвонила ему, а может быть, он сам узнал, что произошло. Когда я прощалась с Одри, она больше не старалась быть милой. Она пообещала, что скоро приедет ко мне. А потом посмотрела мне в глаза, ее радужки были практически синими, я до сих пор не знала, линзы это или нет. Одри прошептала, что она знает, где найти людей, которые могут мне помочь. Я кивнула и попрощалась. Не хватало только связываться с сомнительными личностями наверняка действующими незаконно. Будто мало мне проблем. Я подумала о том, что скоро сессия, потом выпускной, и меня это рассмешило. У меня больше не было никаких дел, я могла вздохнуть спокойно, теперь осталась лишь одна проблема, которая освобождала меня от всего остального. Вряд ли я буду ходить на учёбу, найду время и для связи с сомнительными организациями. Один раз все-таки придется сходить в институт, чтобы попрощаться. Я представила, как ко мне будут приходить толпы родственников и, может быть, бывших друзей или старых знакомых, и расстроилась больше прежнего.

Папина машина была кварцево-белого цвета, блестела и искрилась. До того, как мы разбогатели, папа не был аккуратным, но сейчас у него появилась особая привязанность к своим вещам, он постоянно возил свою машину на мойку, тщательно проверял одежду, выискивая малейшие изъяны, следил за модой и покупал самую актуальную технику. На его машине, казалось, не было ни пылинки. Я открыла дверь и села вперед. Основной цвет салона был золотой, чередующийся с темно-ореховым. Мне казалось, что это чересчур показывает папину звездность и обеспеченность, поэтому я чувствовала себя здесь немного неуютно.

Папа, всегда такой же блистательный и броский, как его вещи, выглядел опустошенным. На нём по-прежнему был костюм за несколько тысяч евро, часы, для рекламы которых фотографировали его самого, и духи, создателя которых поддерживала сама королева Элиз. Но его лицо будто бы потеряло всю красоту, за которую его любили миллионы поклонниц. В фильмах даже грусть или ярость не портили его лица, которое, казалось, будет вызывать восхищение, что бы он ни делал. Сейчас папа будто бы вмиг постарел, его мимика была некрасиво напряженной, а глаза покраснели, но в них не было той болезненной драмы, которая заставляла сочувствовать, они вызывали желание отвернуться и забыть. Я не знала, что сказать папе, мы сидели молча. Это горе было в первую очередь моим, но и чувствовала себя неловко именно я.

– Мама забыла сходить на голосование.

Первым

моим импульсом было выйти из машины и бежать вдоль по улице, как можно дальше от этого известия. Я осталась на месте, даже не вздрогнула, лишь вцепилась пальцами в сидение, будто пыталась удержать себя от побега. Никого из нас не было дома, и никто не сказал маме, что сегодня день голосования. Иногда она теряла ощущение времени, во время обострения своей болезни мама не могла назвать и нынешний год. Но в последнее время она принимала таблетки исправно, мы ничего не слышали про её войну против вампиров, у неё даже появились новые интересы вроде компьютерных игр. Тем более, про День Любви не нужно было никому напоминать, все держали эту дату в голове и думали о ней в течение всего года. Забыть о нём, было ещё менее вероятно, чем про Новый год, когда вокруг все наряжают елку и развешивают гирлянды. Но мама не так часто выходила из дома, а телевизор она включала всё меньше и меньше, проводя все больше времени за играми. Мы недавно говорили с ней об этом дне, чтобы проверить, проголосуют ли её друзья за неё, но этого не хватило.

– Папа! А как же ты? Она же голосовала за нас обоих.

– Видимо кто-то из моих поклонников проголосовал за меня.

– А её друзья?

– Я сказал ей никому не открывать дверь и не отвечать на телефонные звонки.

Папа говорил, опустив голову, будто бы провинившийся мальчик. Я понимала, что ему было стыдно и страшно, ведь это он всегда защищал маму, утверждал, что ей можно доверять. Он любил её, несмотря на все мамины особенности и окружающих папу женщин.

– Детка, поедем домой?

Машина плавно двинулась, папа сосредоточился на дороге. То ли сейчас ему было трудно удержать внимание, поэтому он с таким усердием смотрел вперёд, то ли он отчаянно вцепился в дорогу взглядом, чтобы немного отвлечься. Я пыталась понять свои ощущения от горя, которые я никак не могла дифференцировать, через папу. Должно быть, я тоже онемела от страха и сейчас должна начать искать вещи, которые бы меня отвлекли. Я включила музыку, специально поставила диск, чтобы не наткнуться на радиоэфир о результатах голосования. Автор песни оповещал меня, что это потрясающе - быть причиной шумного вечера.

За окном мелькал мой убогий район, в котором я провела детство, и мне стало невероятно обидно от того, что, наверное, сейчас я с ним прощаюсь. Вряд ли я потрачу свое оставшееся время на то, чтобы вернуться сюда снова. Я старалась запомнить вывески безымянных магазинов, безвкусные дома и яркие граффити. На светофоре, где не работал зеленый свет для пешеходов, мы притормозили. Это было мое любимое место, отсюда видна огромная толстая труба завода, наверняка, производящая кроме плохой атмосферы ещё и облака над нашим городом. В детстве я думала, что это жерло вулкана, заключенное в бетон. Может быть, так оно и было. Я до сих пор не знала, что там производят. Можно было бы спросить у папы, но я решила, что пусть это останется тайной для меня. Когда меня будут отвозить вампирам, может быть, перед самым уходом я все-таки спрошу.

Дома становились всё разнообразнее, город постепенно менял свои спальные районы на сверкающий центр. Когда разница стала слишком очевидной, я перестала смотреть в окно. Наверняка, я ещё захочу погулять по городу около своего дома, оставлю эти впечатления на будущее, которое вдруг все стало недалеким.

Когда папа остановил машину, он обнял меня ещё крепче, чем Одри. Мне снова захотелось заплакать, но я сдержалась в отличие от папы. Он гладил меня по голове, а я вцепилась в его свитер, на какое-то время почувствовав себя в абсолютной безопасности под папиным присмотром. Он не был похож на тех мужчин, и тем более отцов, которые могли вызывать подобные чувства, но в детстве этого невозможно осознать, а сейчас я чувствовала себя именно маленькой девочкой.