Ночь на кордоне
Шрифт:
Оба сели в машину. Под грузным телом старосты она осела на правую сторону. Фыркнул мотор.
Кузька смотрел на них, моргал глазами и не мог слова выговорить. Как же так? А булка? Булку-то забыли отдать! Когда машина тронулась, Кузька бросился к ней и протянул руку. На развороте автомобиль проехал в двух шагах, обдав его пылью. Староста оглянулся и погрозил мальчику пальцем.
— Сукин сын… Под колёса захотел!
Кузька стоял и смотрел им вслед, пока машина не исчезла за кустами. Тогда гладенькое личико его сморщилось, края губ поползли вниз, и он беззвучно
— Ничего, Кузя, не плачь… Это им даром не пройдёт. Они не люди, они — волки. Наши всё равно придут. Не плачь!..
— А я не п… не пл-а-чу, оно… само…
Кузька крепился, как мог, только худые плечи его судорожно вздрагивали. Время от времени он выдёргивал руку из ладони отца, останавливался и вытирал глаза подолом рубахи.
Петька
Рассказ
Памяти брата моего Александра
1943 год…
Пятилетний Петька сидит на лавке и смотрит в окно. За окном зима. Покосившийся сарай присел под тяжестью толстой снеговой шапки, ветхий забор на вершок торчит из сугроба. На голом клёне ветер качает нахохлившуюся ворону. Она терпеливо ждёт, когда вынесут помои.
За сараем школьный двор. Снег во дворе изрыт и вытоптан. Петьке видны ряды большущих машин, крытых брезентом и припорошенных снегом. Чужие солдаты в зелёных шинелях и тёмных касках грузят ящики, окованные железом. У ворот школы взад-вперёд расхаживает часовой в огромных соломенных ботах и с автоматом на шее.
Вот уже полгода, как немцы пришли в город.
Временами слышатся глухие удары, от которых вздрагивают стены. Это за Доном стреляют пушки. Там фронт. Петька знает: фронт — это война. Мать говорит, что и отец тоже за Доном, на той стороне. Скоро наши войска придут сюда и Петькин отец придет. Тогда он задаст и немцам, и мадьярам, и полицаям.
Петьке скучно. На улицу он не ходит. Раньше ходил, а теперь нет. Не хочется… Так бы сидел и сидел под окошком.
Летом в школе стояли наши войска, артиллерийский полк. Вот была жизнь! Петька ездил на речку на военных лошадях, купал их…
В низеньком школьном здании, что в глубине двора, была столовая. Петькина мать мыла там посуду, а Петька ходил туда есть. Хорошо было… Только зайдёшь — мясным борщом пахнет. Солдаты посадят с собой за стол, дадут алюминиевую чашку, деревянную ложку — и хлебай, сколько хочешь. Поешь — проси добавки, нальют еще. Хорошо…
Мальчик проглотил слюну.
Мать, поставив на табурет большой таз, моет в нём ручную мельницу.
Хорошая штука мельница, когда есть что молоть. Покрутишь, покрутишь за ручку, и из зёрен ржи получается мука. А что мозоли на руках, так это ерунда. Завязал тряпкой, и всё.
В соседней комнате
Немцы гоняли его под Коротояк чистить от снега дорогу. Два дня ночевал он в поле и простудился. Теперь второй месяц лежит в постели, кашляет, не встаёт.
— Петя, — говорит мать, — подложи в печку.
Мальчик сползает с лавки и, поддерживая соскакивающие штанишки, идёт за дровами… Он любит эту работу. Сядет на пол и подкладывает. Положит щепочку, она сначала лежит, дымится. Потом, где-нибудь с уголка, появится маленький огонёк. Жёлтые язычки пробегут вдоль щепки и потухнут, пробегут и потухнут. А потом сразу как пыхнет белым огнем, как загудит в печке… Хорошо!..
Петька терпеливо ждёт. Мать сегодня должна варить. Обязательно должна. Вчера ж не варила. Позавчера — тоже. Значит, сегодня будет. А есть так хочется! Она всё экономит… В погребе осталось полведра мелкой картошки. Морозы никак не дают матери сходить в деревню. Вот потеплеет, возьмёт она из шкафа пуховый платок, подарок отца, снимет с Петькиной кровати одеяло и выменяет муки… и картошки… и пшена. Только бы потеплело.
Петькина мать гордая. Недавно приходил полицай Михеев, вызвал её на крыльцо, разговаривал. Петька всё слышал.
— Елена, двух офицеров тебе поставлю, — говорит Михеев.
— Не надо.
— Ты подумай… Жить будешь — во как!
— Куда ж в такую квартиру офицеров?
— Дура… Не в квартире дело. Хозяйка нужна пригожая.
Мать только дверью хлопнула, да так, что со стены штукатурка отвалилась. Вскочила в комнату, начала было мести, потом швырнула веник в угол, схватила тряпку, стала тереть чистый стол… Лицо у неё красное, потому что ей стыдно. Петька хоть и маленький, а понимает, зачем нужна немцам «пригожая хозяйка»: котелки мыть да сапоги чистить.
А Петькина мать, правда, пригожая. Лучше всех на свете!
— Петька слышит, как шелестит бумага. Он быстро оглядывается. Мать разворачивает свёрток. Глаза у мальчика загорелись, он вскакивает и бежит к столу. Поднявшись на носки и ухватившись за край стола, он видит, как мать режет ножом кусок белого хлеба. Потом разворачивает промасленную бумажку. Масло ложится на хлеб тонкой плёночкой, так что пупырышки торчат наружу. Из кулёчка величиной с «козью ножку» посыпает сахаром. Делает это она очень осторожно, но всё же несколько крупинок роняет на стол.
Петька не просит. Он знает, это не ему. Мать уносит всё в другую комнату.
Мальчик хватает кусок хлебного мякиша, шлёпает им по столу и, собрав сахаринки, отправляет в рот. Потом плетётся за матерью. Вообще идти за ней не стоило бы…
Петька это понимает, но он не может. Ноги сами тащат его туда.
В дверях мать останавливает его.
— Петенька, не ходи…
— Я не буду просить. Я только посмотрю, и всё…
Гриша, Петькин брат, совсем худой и жёлтый. Он еле сидит, опираясь о подушки. Трясущейся рукой подносит он ко рту хлеб, кусает, жуёт. На запавших щеках, как у старика, бегают желваки и морщинки.