Ночь на кордоне
Шрифт:
Ступая за старшим братом по узкой тропинке, Колька задирал голову и смотрел на высокий камыш и мутное зимнее небо. Ему казалось, что в этих зарослях прячутся дикие звери, которые могут напасть на них. Было немножко страшно и в то же время радостно. В душе все прыгало и ликовало от счастья. «А председатель хотел меня увезти, — думал Колька. — Он вредный. Я ему летом гвоздей под машину подложу».
На первом плёсе Семён разгрёб лопатой снег у одиноко торчавшей палки, обдолбил вокруг неё лёд и, раскачав её, извлек из воды тяжёлую вершу. На расчищенный лёд посыпались скользкие чёрные вьюны. Они подпрыгивали, извивались, как змеи, расползались в стороны.
— Колька, не крутись под ногами, — говорил ему отец. — Влетишь в прорубь — вытаскивать не будем.
От одного плёса перешли ко второму, потом к третьему. Всё было проверено. Осталось самое трудное — пробить новые полыньи и поставить верши, привезённые из дому.
Семён разгорячился от работы. Телогрейка сброшена на снег, лицо раскраснелось. Пешня глубоко вонзалась в лёд, только острые брызги летели в стороны.
Между тем погода испортилась. Подул ветер, громко зашелестел камыш, надвинулась мга вроде тумана, сверху стал срываться снежок.
Колька озяб. Он уже не прыгал, а стоял съёжившись около салазок. Валенки промокли. Выло что-то жалкое в его сжавшейся фигурке.
— Колька совсем замёрз, — заметил Владимир. — Надо бы домой.
Семён бросил долбить, вытер со лба пот и взглянул на сынишку. Колька потихоньку хныкал.
Да, мальчишка замёрз. Нужно уходить. А жаль, чёрт возьми! Надо бы все верши поставить. Каждая верша — это почти десятка денег.
— Слушай, Володя, — сказал Семён, — проводи его до железнодорожной насыпи. Там дорога прямая, он и сам дойдёт… А мы дело закончим. Ты, Колька, не бойся, у тебя ружьё. Иди всё прямо и прямо и попадёшь как раз во двор к Солодухиным. Побудешь у них… А вечером мы за тобой зайдём.
— Не заблудился бы, — забеспокоился Володя.
— Да ну, что ты! Парня женить пора, а он «заблудится». Верно, Колька? Ты ж по этой дороге летом не раз ходил… Дойдёшь?
— Дойду.
Владимир проводил брата до железнодорожной насыпи и показал дорогу.
Колька нахлобучил поглубже шапку и поправил за спиною ружьё. Пройдя немного, он оглянулся. Старший брат всё ещё смотрел ему вслед.
— Ты иди к папке! — крикнул малыш. — Я не боюсь, я дорогу знаю.
…Колька прошёл уже полпути. От быстрой ходьбы он согрелся и повеселел. Оказывается, идти куда лучше, чем ловить вьюнов. Мальчик вертел головой во все стороны. Ему хотелось увидеть что-нибудь необыкновенное. Может, птица какая пролетит или скорый поезд пройдёт… А может, и зверь встретится.
И зверь действительно попался…
Маленький, величиной с половину Колькиной варежки, но всё-таки настоящий. На снегу, нахохлившись, сидела серая мышка. Она только что выскочила из-под кучи засыпанных снегом шпал и, увидев человека, уставилась на него чёрными бусинками глаз.
У Кольки перехватило дух и сердце заколотилось. Охотничий азарт взыграл в нём. Он сбросил на снег варежки и стал торопливо снимать ружьё. Тесная верёвочка зацепилась за голову и свалила шапку.
Мышка между тем, оставляя на снегу двойную цепочку следов, припустила по тропинке в камыши. Колька бросился за ней, но через пять шагов под ногой хрустнуло, и он провалился куда-то. Сначала он не понял, что произошло, но, когда в валенки потекла холодная вода, он догадался, что попал в прорубь.
Колька упал животом на снег и с трудом выбрался из воды. Он не плакал, а только стоял, оторопело расставив руки, и смотрел, как с пальто на снег текла вода. К несчастью, он выбрался в сторону камышей,
Стиснув зубы, Колька долго и упорно старался выбраться на снег. Он хватался за камыши, запускал глубоко в снег голые руки, старался ухватиться за что-нибудь, но всё напрасно. Намокшее пальто тянуло его вниз. Выбившись из сил, он остановился, обвёл глазами шелестевшие камыши, пустынную железнодорожную насыпь и тихонько заплакал.
— Мама-а… — негромко позвал он. — Мамочка!
Снег крупными хлопьями кружил в воздухе. Ветер гудел в вышине, и камыш всё тревожнее гнулся к земле, шелестя высохшими листьями.
Под вечер у дома Донцовых, накренившись на косогоре, стояла машина скорой помощи. На улице собиралась толпа. Люди всё подходили и подходили. Лица тревожные и взволнованные. Почтальон Катя Гукова сбивчиво рассказывала: — Несу я почту из Обрыва, иду вдоль железной дороги… Вижу, в камышах что-то из снега торчит. Двадцать шагов до него, а не пойму, что это. Хорошо знаю, раньше здесь ничего не было. Подхожу и вижу — мальчик из полыньи торчит. Не плачет, не кричит. На ресницах, на голове иней, губы синие, а глазами смотрит… Живой ещё. Бросила я сумку, вытащила его, несу на руках, сама плачу, а он лежит, смотрит вверх и молчит. — Катя громко всхлипнула. — Ну провалился б на глубоком месте, глотнул бы воды разок, другой — и всё, не мучился бы… А то я и не знаю, сколько он простоял в ледяной воде.
Около правления колхоза остановился автобус, прибывший из города. С подножки спрыгнула женщина и бегом направилась к толпе. Это Зоя Донцова вернулась из больницы. Пальто на ней не застёгнуто, платок соскочил с головы. Она не останавливалась и ни у кого ничего не спрашивала. И так ясно было, что страшное горе пришло к ней в дом.
Поднявшись на крыльцо, она слабой рукой толкнула дверь.
Ни толстые стены нового дома, ни двойные рамы не могли заглушить крик матери…
Четыре месяца пролежал Колька в больнице. Три месяца, отвернувшись к стене, смотрел он запавшими безучастными глазами на голубую краску панелей. Надежд на выздоровление почти не было.
Но в апреле наметился перелом. Чуть теплившаяся, как догорающая свечка, жизнь вспыхнула снова и стала побеждать. Когда ласковые солнечные лучи стали надолго задерживаться в палате, мальчик уже мог сидеть. По его просьбе подушки перенесли к задней спинке кровати. Опёршись о них, Колька мог вдоволь смотреть, как за окном, на голых, но уже обсохших и нагретых солнцем ветках тополя кричали и дрались взъерошенные воробьи.
Колька ещё очень слаб. Немного посидит, и уже голова кружится. Голос у него тихий, тоненький, как у птички. Но жить ему уже радостно. Доктор Сергей Прокофьевич говорит, что на Первое мая Колька пойдёт на демонстрацию.
Скоро наступил самый радостный день. Мальчику принесли полосатую пижаму и разрешили ходить. Пижама висела на нём, как на вешалке, но это не беда.
Когда в воскресенье отец и Игнат Карпович пришли навестить Кольку, то в палате они не нашли его.
В это время он сидел во дворе с няней и, щурясь против солнца, улыбался не только лицом, но всем своим детским существом…