Ночь огня
Шрифт:
Хотя предмет разговора был весьма серьезным, мы беседовали как будто в шутку, продолжая цепляться друг к другу. Обойти вниманием историю Сение и других девушек не получалось. Так что теперь мы постепенно вторгались на территорию потаенных, темных мыслей, приближаясь к истинной причине, но не замечая опасности, поскольку шутливый тон вводил нас в заблуждение.
Опасность возрастала еще и потому, что в эту ночь Афифе отбросила свои привычные солидные манеры, заставлявшие меня чувствовать превосходство ее возраста. Чтобы разговорить меня, она настаивала, проявляла любопытство — словом,
Пройдя еще немного, мы повернули назад. Афифе снова оглядела то место, где я лежал, а затем произнесла то ли с насмешкой, то ли с жалостью в голосе:
— Вы лежали на шипах, совсем забыли о еде. Я спросила, могу ли я помочь, но вы промолчали. На все отвечаете «нет». Вы обманываете меня.
Я засмеялся:
— Вы хорошо помните, как я на все ответил «нет»? Ну Сение... Ну красавицы церковного квартала... Но разве я говорил «нет» о ком-то еще? Подумайте...
Афифе растерялась, ведь она ожидала, что я все буду отрицать.
— Погодите, погодите. Что за дьявольская усмешка! Я не понимаю. То есть вы открыто признаете, что все это из-за кого-то?.. Правильно?
— Думаю, что да... Вы ведь это хотели услышать? Вы спросили — я ответил.
— Что верно, то верно... Но из-за кого?
— А вот этого я не могу вам сказать...
— Она сама знает?
— Нет... Совершенно точно нет... Я ей не говорил...
— Мы с ней знакомы?
— Может быть, да, может быть, нет...
— Странно... Кто же это? А она точно не знает?
— Может быть, знает, а может, и нет. Во всяком случае, я ничего ей не говорил.
— Как давно?
— Больше года... Помните, как вы однажды пришли в церковный квартал в Ночь огня... Примерно тогда... Или немного раньше...
Я посчитал необходимым отодвинуть дату появления чувства на несколько дней от момента нашего знакомства, а в остальном мои слова были абсолютной правдой. Но Афифе не понимала. Я и сам не осознавал, что делаю, поскольку ни на секунду не задумался о том, что наши отношения могут измениться. По правде говоря, однажды я набрался смелости и написал ей письмо — в черновом варианте. Но, как я тогда считал, я заплачу за него жизнью. Поскольку после того, как она прочтет его, наши дальнейшие встречи станут совершенно невозможны.
Честно говоря, думая о ней или наблюдая, как лучи солнца окрашивают ее белоснежные зубы и приоткрытые коралловые губы, в мечтах я становился на удивление грубым и безразличным. Впрочем, я не беспокоился. Ведь ни она, ни прочие никогда не смогут увидеть мое истинное лицо.
Афифе любила меня как младшего брата, но в то же время относилась ко мне с небрежностью — ведь младшими обычно пренебрегают. Признаться ей, замужней взрослой женщине, матери — в любви!
В этой точке фантазии передо мной начинали обрастать различными препятствиями. Начиная с консервативного воспитания, инстинктивных детских страхов перед ликом любви и заканчивая постоянством натуры Селим-бея. Они окружали меня, точно крепостные стены, не оставляя и лучика надежды.
Вместе с тем не по возрасту серьезное чувство, непосредственно связанное с моим физическим состоянием, медленно продолжало свой путь. Проведя подготовку
Если бы я хоть немного увлекался спиритизмом и мистикой, то назвал бы предчувствием надежду, которая будоражила меня в течение двух дней. И особую роль уделил бы странному стечению обстоятельств, которое свело нас у повозок и швырнуло в темноту, предопределив таким образом финал.
Я не думал, что совершаю исключительный поступок, открыто беседуя с Афифе. Я не понимал, что остались считаные минуты до того момента, когда я
произнесу слова, казавшиеся когда-то невероятными.
Если бы я осознал все это, то сразу бы испугался, пошел на попятную, предотвратил бы естественный ход событий. Наивный, потерявший надежду и подавленный юноша, вроде меня, не смог осознанно, повинуясь заранее принятому решению признаться в любви так, как это сделал я. Ведь это самое тяжелое потрясение в жизни, и подтолкнуть к нему может лишь смятение, которое охватывает все ваше существо, заставляя дрожать и плакать.
Между тем я говорил с профессиональной убедительностью бабника почтенных лет, который возвел соблазнение женщин в ранг искусства. Мои манеры напоминали актерские, когда они изображают влюбленного беднягу. Как бы то ни было, такой зрелости я еще не достиг, и объяснить мои действия можно только тем, что я не понимал ситуации, считая все происходящее лишь игрой.
Я был спокоен как никогда. Мысли вырисовывались четко и ясно, как летние звезды. Можно сказать, от меня веяло невинным хладнокровием и уверенностью.
Именно оно обмануло нас с Афифе, хотя я уже балансировал на краю пропасти. Несмотря на ясность моих слов, ей и в голову не приходило, что она сама и есть тема наших рассуждений. А может быть, такая мысль мелькнула у нее в голове, но была со стыдом отвергнута. Афифе поднимала глаза и спрашивала у себя:
— Вероятно, я с ней знакома... А возможно, и нет... Незадолго до Ночи огня... Кто же это может быть?
Последний вопрос таил в себе наибольшую опасность. Я понимал, что мой ответ непоправимо изменит ситуацию, положив конец всему. Одной секунды прозрения хватило бы, чтобы взять себя в руки. Но меня охватило будничное веселье и спокойствие, с которым некоторые осужденные встают на табурет перед виселицей, как будто выходят на балкон, увитый цветами. Возможно, это одна из форм отчаяния.
— Вы, сестричка, вы!.. — воскликнул я.
Афифе вскрикнула и впилась в меня взглядом:
— Что вы сказали?
Вдруг она резко закрыла лицо платком, уголки которого все еще теребила и прижимала к вискам. Я до сих пор помню ее жест, хотя в тот момент совершенно растерялся. Она как будто хотела спрятать свое лицо от чужих глаз, разглядывавших ее в темноте.
В эту минуту я наконец осознал масштабы совершенной ошибки и все ее последствия. У меня сдали нервы.
Как ребенок, который подбрасывал к потолку старинную драгоценность, а теперь видел ее разбитой, я задрожал и заплакал от ужаса. Одновременно я протягивал к ней руки, молил ее о чем-то и лепетал дурацкие слова, которых уже не помню.