Ночь Охотника
Шрифт:
– Возможно, лишь наполовину, – возразила Кэтти-бри, и тот факт, что она была еще жива, служил доказательством ее слов.
– Уже больше чем наполовину, и дьявольская часть берет верх, – с горечью произнес Бренор. – Он стал гораздо хуже, совсем одичал с того дня, как я видел его в тронном зале, несколько месяцев назад.
– Это проклятие, – согласилась Кэтти-бри. – Он не может сопротивляться ему.
– Они, – прошептал Дзирт, и все изумленно обернулись к нему.
– Пуэнт сказал, что они захватили пленников, – объяснил дроу, увидев озадаченные выражения лиц друзей.
– Значит, дроу удерживают
– И освободить Энтрери, – сказал Дзирт. – Я не оставлю его в плену у темных эльфов.
– Ага, – подбоченившись, кивнул Бренор. – Я так и знал, что ты это скажешь. Проклятый эльф.
– Значит, идем к дроу, – подытожил Вульфгар.
– Как думаешь, может, предупредить их о нашем приходе, чтоб они позвали сюда еще больше своих сородичей? – обратился Бренор к Дзирту. – Тут, наверное, всего несколько сотен, сущая безделица для нас.
Дзирт оглядел своих спутников, и все кивали и улыбались. Они готовы были отправиться навстречу новым трудностям – даже Реджис.
Пусть будет так.
Часть четвертая
Зов героя
Необдуманные слова так часто оказываются правдой.
Они идут от сердца, они выдают истинные чувства прежде, чем говорящий успевает вмешаться и прикусить язык – из благоразумия или из страха. Прежде чем естественные стражи заставят говорящего контролировать свои высказывания, защищая его от конфуза или от опасности. Прежде чем законы вежливости заставят его проглотить слова, чтобы пощадить чувства других, скрыть горькую правду.
Бренор называет эту машинальную реакцию «вывернуть кишки».
Мы все так иногда поступаем. Хотя большинство из нас старается помалкивать и не говорить лишнего, и с точки зрения такта и правил этикета это хорошо.
Но иногда такие слова, сказанные необдуманно, служат словно озарением, своего рода признанием в том, что на самом деле лежит у тебя на сердце, несмотря на сдержанность, которую приобретаешь в обществе воспитанных людей.
Так произошло в тот день в одной из комнат верхнего уровня Гаунтлгрима, когда я сказал, что не оставлю Энтрери в руках тюремщиков-дроу. Я не сомневался в своих дальнейших действиях с того момента, как услышал слова Тибблдорфа Пуэнта. Я твердо намерен был отправиться на поиски Артемиса Энтрери и освободить его – и остальных, если их действительно взяли в плен.
Все было просто.
И все же, мысленно возвращаясь к тому моменту, я понимаю, что положение было совсем не простое. Да, действительно, я сам удивился своей решимости и твердости, и по двум очень разным причинам.
Во-первых, когда я услышал собственные слова, то понял нечто такое, в чем прежде не признавался даже самому себе: что судьба Артемиса Энтрери мне небезразлична. Я путешествовал вместе с ним не только потому, что это было мне удобно, не потому, что мне было одиноко, не из
За прошедшие годы эта мысль много раз посещала меня. Когда я узнал о дружбе Артемиса Энтрери с Джарлаксом, у меня появилась надежда, что Джарлакс поможет этому человеку избавиться от преследовавших его демонов. Я желал Энтрери добра, то есть надеялся, что он начнет лучшую жизнь и найдет лучший путь. Эта мысль, эта слабая надежда, часто мелькала у меня в мозгу.
Но все же в тот день в Гаунглгриме, когда я выпалил эти слова, я сам поразился тому, как сильно я привязан к этому человеку.
В конце концов, ко мне вернулись мои друзья, Компаньоны из Халла, мои самые дорогие друзья, да, моя семья, единственная семья, которая когда-либо была у меня. Мое неожиданное заявление насчет того, что я отправляюсь спасать Энтрери, было в некотором роде эгоистичным, потому что я понимал: мои любимые спутники обязательно пойдут со мной. Следовательно, ради Артемиса Энтрери я намеренно собирался подвергнуть серьезной опасности самых дорогих друзей, даже Кэтти-бри!
Это немало, как мне кажется, и сейчас, когда я вспоминаю тот момент; он открывает мне нечто большее, нежели мое желание освободить Артемиса Энтрери.
Когда я впервые появился в Долине Ледяного Ветра, окружающие считали меня безрассудным. Даже Бренор, который вскочил на спину снежного дракона с бочонком пылающего масла, привязанным к его собственной спине, часто качал головой и бормотал «проклятый эльф», видя мои выходки в бою!
Я сражался так, словно мне нечего было терять, потому что в душе и в сердце своем я чувствовал, что терять мне действительно нечего. Но потом, совершенно неожиданно, я понял, что могу потерять очень многое: друзей, которых я встретил и полюбил, женщину, которая стала моей женой.
Это не новое открытие – на самом деле я прожил почти столетие, пытаясь освободиться от уз, которыми сам связал себя, и мне показалось, что я освободился от тоски по Бренору, последнему из моих спутников, покинувшему этот мир и отправившемуся в Дом Дворфов. Несмотря на громадное горе, которое я испытал после его смерти, я наконец почувствовал себя свободным.
Но потом мои друзья, моя семья – мои узы? – вернулись ко мне. Что это означало? Разумеется, я был рад, я был в восторге, ликование переполняло меня, но иногда я думал: неужели мне суждено снова испытать тот же вечный страх потери, который преследовал меня прежде?
Но в момент, когда я высказался необдуманно, настойчиво повторяя, что я, все мы должны найти и освободить Энтрери и остальных, я вдруг осознал, что с возвращением любимых друзей мои «узы» не вернулись ко мне. Возможно, дело было в превращении, которому подверглись Компаньоны, в том, что они умерли и снова воскресли; поэтому окрепла и моя вера, решимость и желание идти навстречу приключениям. Возможно, я стал таким смелым потому, что постепенно смирился с потерей друзей, и страх перед новой потерей почему-то не преследовал меня.