Ночь падающих звезд. Три женщины

Никто не мог этого представить, и менее всего он сам: профессор Теобальд Фукс вновь захочет жениться! Второй раз за свою весьма благополучную жизнь. Он находился в том возрасте, когда мужчина, в соответствии со своим положением, начинает менять партнерш (гораздо моложе себя), как воспитанный человек меняет нижнее белье. Ну, разумеется, не так часто. Он тяготел к определенному типу женщин: длинные ноги, короткие юбки длинные волосы, предпочтительно белокурые, резкие угловатые движения, как у резвящегося на лугу жеребенка. Такие женщины ему нравились.

Вернее, прежде нравились.

Пока в его жизнь вновь не вошла Дуня. Плавно, без суеты, она подошла к нему, улыбнулась и произнесла:

— Привет, Тео, как дела?

Как будто рассталась с ним только вчера.

Вообще-то Дуня не относилась к его типу женщин: изящная, с темными, стриженными под мальчика волосами, в брюках и незатейливых теннисках. Издали казалось, что ей не более двадцати лет. На самом деле ей было за сорок.

То же можно было сказать и о Теобальде, чье старомодное прозаичное имя находилось в вопиющем противоречии с его моложавым видом. Имя — еще не судьба. Видимо, вкус изменил его родителям, а, может, просто вышла ошибка. Впрочем, все остальное им удалось.

Профессор жил в квадратном розового цвета доме в стиле барокко на окраине небольшой швабской деревушки. Когда-то дом являлся резиденцией настоятеля монастыря и совсем не вписывался в окружающую обстановку. Вокруг были разбросаны деревенские дворы и маленькие, скромные домишки, пахнущие хлевом. По вечерам люди устраивались на шатких скамейках, наслаждаясь покоем, и посматривали на профессорский дом, уютно выглядывавший из зарослей запущенного сада.

Деревушка звалась Ламмвайлер. В ней были две церкви, аптека, школа, неуклонно растущие новые дома на опушке леса, сберкасса и… педикюрша. Деревушка — как многие другие. Тем, что стала знаменитой, она была обязана профессору, выставлявшему в доме свои картины. Отовсюду сюда стекались поклонники искусства. Время от времени в печати и по радио сообщали: «Новости из Ламмвайлера». Гостиница «Корона» на проходившей по деревне главной магистрали имела хороший доход. Она даже расширилась с тех пор, как здесь поселился профессор.

Как давно? Да уже семь лет.

— Тео, дружище, когда ты, наконец, переоденешься?

Это был Хельмут Хабердитцель, зачастую называемый просто Хели. Он ворвался в помещение, где профессор все еще стоял перед мольбертом, выклеивая коллаж из бумажных полосок.

— К чему спешить? Ведь свадьба состоится через несколько дней.

— Да ведь Амелия сейчас приедет сюда. Полчаса назад она позвонила с дороги и может заявиться в любой момент.

— Амелия… — рассеянно повторил профессор, как будто это его не касалось. А между тем Амелия была его дочерью, которая приезжала ради него из Вены. На свадьбу.

— Когда она приедет, подай ей чаю. Или чего она там захочет.

Он продолжал самозабвенно клеить.

— Ну и хорош же ты! — возмутился Хели. — Все на меня

— Отлично, Хели, — привычно похвалил профессор. — Если бы тебя у меня не было…

Но Хели не попался больше на эту уловку. Он разозлился.

Никогда не привыкнуть ему к странностям друга. Взять хотя бы это помещение! Не ателье под стеклянной, пропускающей свет крышей, а маленькая, скромная комнатка в подвале с искусственным освещением. Именно здесь работал известный профессор и завидный жених в белой блузе и с пятнами красной краски на эспаньолке. Одиночка, не подвластный никаким волнениям.

— Это твоя свадьба и твоя дочь, — нахмурившись, напомнил Хели.

Его хорошее расположение духа постепенно улетучивалось. — Ты не можешь здесь прятаться!

— Извини, Хели… будь так любезен, хорошо? Ох, благодарю тебя, мой друг.

Вечно старая песня. Хели повернулся и вышел. Даже его спина выглядела оскорбленной.

Профессор вздохнул ему вслед, имея одно-единственное желание: чтобы его оставили в покое. Ему хотелось тихой, скромной свадьбы. Он и Дуня. Конечно, еще Амелия и Хели, да, пожалуй, племянник Дуни — как там его зовут? Ах, да, Лусиан. Вот и все.

Хели был слишком деятельным. Он мог заменить целую футбольную команду, во всяком случае, в отношении усердия и веселости. Без него никогда ничего не обходилось, вообще ничего. О чем бы Теобальд ни вспоминал, во всем принимал участие Хабердитцель. В Вене, в гимназии и в Академии искусств — кто сидел рядом с Тео? Хабердитцель — с его похотливыми ухмылками и сальными замечаниями. Кто не отставал от него и влюбился, как и он, в юную студентку Академии Дуню Вольперт? Совершенно верно: Хабердитцель. Кто был свидетелем на свадьбе с миловидной Линдой фон Гразерн? Крестным отцом Амелии? Да кто же еще?! А кто поехал с ним после развода в эту маленькую деревушку, где Теобальд купил дом? Ясно кто — Хабердитцель. Итак, жили они вместе — неразлучные, как сиамские близнецы.

Отступив назад, Теобальд рассматривал коллаж, представлявший собой поток лавы на склоне вулкана. Бумажные полосы он выкрасил в пепельно-красный цвет. Он любил эти выпуклые шероховатые поверхности, больше напоминавшие изваянные, а не живописные произведения.

— Эй, папа!

В комнату ворвалась Амелия. Он даже не услышал, как подъехала ее машина.

— Что случилось с Хели? Он разыгрывает из себя оскорбленного. Чем ты его обидел?

— Не внял его настойчивым увещеваниям переодеться, чтобы достойно встретить тебя.

— Он мне предложил выпить шерри.

— Ну, что ж, это утешило бы его.

— Но я не хочу. Теперь он надуется и на меня. Рассмеявшись, Тео вытер руки, сбросил блузу и обнял Амелию.

Она привстала па цыпочки, как всегда делала ребенком, и отец покружил ее по комнате.

Отца и дочь связывала сильная взаимная любовь. Когда им случалось встречаться, что происходило весьма редко, они не понимали, как вообще могли жить друг без друга. Опа была очень похожа на пего, только, естественно, без бороды и без малейшего намека на одаренность. Изяществом и дерзостью она напоминала мать, а вот восторженностью и жаждой знаний пошла в отца.

— А где прелестная невеста? — пританцовывая, поинтересовалась Амелия.

— Скоро будет. Задерживают кое-какие дела — расписывает свой фарфор, ну ты знаешь.

— Она так же, как и ты, не может оторваться от работы, — констатировала Амелия. — Брак двух трудоголиков — это нечто!

Сама она явно не относилась к их числу.

Возникла неловкая пауза. Профессор прокашлялся и, желая сменить тему, спросил больше из вежливости, чем из истинного интереса:

— Что твоя мать? Как у нее дела?