Ночь после выпуска (сборник)
Шрифт:
Похоже, что за все девять лет учебы никто из сидящих перед Аркадием Кирилловичем учеников не слышал, чтоб учитель открыто обвинял сам себя. Класс подавленно молчал, класс не шевелился. Даже Соня забыла в эту минуту о своей настороженной враждебности, испытывала сочувствие, почти жалость.
– Я сужу себя за то, – жестко продолжал Аркадий Кириллович, – что много говорил вам о Наташах Ростовых, Раскольниковых, Чичиковых и Собакевичах и забывал сказать о вас самих… Я сужу себя за то, что верил красивым и обманчивым правилам, невольно обманывал ими вас!..
– Вы?
– Получается, что так.
– В чем, Аркадий Кириллович?
– Помните, я вам говорил: будьте непримиримы ко всякой подлости и не ждите, что кто-то разделается с ней за вас?.. Красивые слова, не правда ли? Благородные…
– Они – обман?! – Едва ли не гнев в голосе Славы Кушелева.
– Благостный, Слава, оттого опасный.
– Но почему? Поч-чему?!
– Потому что действуй сам и не жди ни от кого помощи – значит, действуй в одиночку. А человек, Слава Кушелев, в одиночку слаб, подлости не осилит.
И тут наконец-то Соня вскочила с места.
– А я не хочу, не хо-чу каждого считать своим! – с режущим звоном в голосе.
Аркадий Кириллович, подавшись вперед тяжелым изборожденным лбом, вглядывался в Соню.
– То есть не каждый тебе нравится? – спросил он.
– А вам – каждый? Да неправда же это, Аркадий Кириллович! И вы подлецов ненавидите! И я! И Славка! И все другие! Только все мы слабы – тряпки! Решиться не можем!
– Не можем решиться на что, Соня?
– На справедливость!
– Как Коля Корякин?..
– А как еще избавиться от подлецов?! Перевоспитывать?.. Мог ли Коля перевоспитать своего отца? А мы, если б плечо к плечу, перевоспитали бы? От пьянства его отучили бы, бешеный характер ласковым сделали? Да смешно это, Аркадий Кириллович! Чужие среди чужих. Нет! Нет! Не чужой мне был Коля! И вы об этом знаете… Не чужой, а вот помочь ему не могла. И никто бы не помог. А уж кучей-то и подавно. Перепугались бы все, перетрусили, повисли бы на руках Коли, обсуждать начали… А отца-подлеца, который в могилу Колину мать вгонял, оставили бы – живи, зверствуй дальше! Нет, верно, верно вы нам говорили: нельзя рассчитывать на других, сам воюй с подлостью! Только вот как до настоящей войны дошло – перепугались вы, теперь от своих же слов отрекаетесь: не надо было браться за оружие! Сдаваться надо?.. Стыд-но! Стыд-но!..
Чуть сутулясь, по-прежнему пасмурно-спокойный, Аркадий Кириллович разглядывал исподлобья Соню, только тяжелей обвисали складки на лице.
– Продолжай, – попросил он.
– Я все сказала!
– Нет не все. После твоих слов напрашивается вывод: поступайте по примеру Коли Корякина, убивайте своих отцов, братьев, если вдруг по какой-то причине их станет трудно терпеть. Ничего себе призыв.
Соня вызывающе дернула подбородком:
– Гоголь призывал, Аркадий Кириллович. Почему же вы его никогда не осуждали?
– Гоголь?!
– Как он показал – Тарас Бульба сына убил. За что? Своим изменил. А отец Коли не изменил? Он человеческому изменил! Он
Аркадий Кириллович молчал, а класс затаенно шевелился – все пригибались к столам, жадно поводили глазами то в сторону Сони, то на учителя. Темные и светлые шевелюры, свежие лица и общее выражение напряженной затаенности – столкнулись с таким, чего еще никогда не случалось в их короткой жизни, о чем приходилось только читать в книгах. Тарас Бульба, убивший сына, – такое далекое, неправдоподобное, почти сказка, и вдруг сейчас!..
– Случайно ли, Соня, – заговорил Аркадий Кириллович, – никто в жизни не повторил подвига Тараса Бульбы? Что было, если б такое вошло у людей в привычку?..
– Значит, Бульба не прав? Значит, он должен был простить сыну предательство? Предай свой народ ради сына?! – негодующий звон в голосе Сони.
– Народ… Один защищал народ, другой – все-таки много меньше – себя да мать. А за то и за другое – человеческая жизнь. Оправданно ли, Соня?
– Если б можно… Да стал бы он отца… Другого выхода нет – значит, смирись, пусть сбесившийся алкаш мать родную на твоих глазах в гроб… Подонку удовольствие, а – счастье двоих людей отдай! Это оправданно, Аркадий Кириллович?
– Ты считаешь, что Коля спас и свое счастье, и матери?
Разгоряченная Соня впервые споткнулась, ничего не ответила.
– Спас мать?.. Остается одна-одинешенька с веселыми воспоминаниями о пролитой крови. А самого что ждет? Вот оно – счастье ценой убийства…
Аркадий Кириллович говорил и понимал – нет, молчание Сони не отказ от убеждений, лишь легкое замешательство. Она воспалена, она сейчас безумна. Эх, если б безумие могло внимать словам!.. Аркадий Кириллович рассчитывал, что его постараются понять другие, кто меньше воспален, сохранил способность слушать.
И снова раздался голос Славы Кушелева:
– Аркадий Кириллович! Вы считаете, что счастье убийством – никогда, ни при каких случаях?
– Считаю. Счастье и убийство несовместимы.
– Вот для меня, как для всех, самое большое счастье – это жить на свете. А на меня вдруг в темном углу какая-нибудь, простите, сволочь с ножом… Так не отдам ему жизнь, нет! Постараюсь его… Если мне придется его пристукнуть, что же вы мне скажете: не имел права – убийством?
– Право убивать не имели ни он и ни ты. Он его нарушил, а ты защищал право на свою жизнь. Ты защитник жизни, если даже и прикончишь бандита.
И Слава бурно восторжествовал:
– Аркадий Кириллович! Вы очень, оч-чень хорошо сказали: можно убить и стать защитником жизни! Так это же и Колька сделал – убил ради жизни!
Аркадий Кириллович прицельно прищурился на Славу.
– Убить ради жизни… – повторил он. – Простая формула, м-да-а… Обещает простое решение. Опасно это, Кушелев.
– В любой точной науке разные неупорядоченные явления сводятся к простым формулам. Чем проще, тем лучше, наука только выигрывает, Аркадий Кириллович. Почему нужно бояться формул в обычной жизни?