Ночь с лучшим другом
Шрифт:
Но все это ровно до того момента, когда его руки отстраняются от плеч, а сам он выпрямляется, продолжая сидеть на диване боком.
Хочется закричать «Верни руки на место!» Без этого давления становится еще страшнее.
— Хватит думать, — голос Мирона звучит теперь глуше, словно через толстое стекло, от которого отражается свет, слепит мне глаза. Так что на мгновение зажмуриваюсь, качаю головой. Это все бесполезно. Плохая затея и вообще…
— Я не могу не думать, — чувствую горячие сухие пальцы на губах, что скользят вдоль, заставляя их гореть их каким-то
— На меня смотри, — требует Мирон и палец в рот просовывает, а в голове как будто взрыв чувств и разумная мысль. Остановить это, закончить, но для этого нужно оттолкнуть Мирона, или сказать ему: Хватит. Но я не хочу его отталкивать, ведь для этого придется коснуться головой груди, а сказать не могу, потому что во рту палец. Так что поднимаю взгляд, давая понять, какой тайфун у меня внутри.
— Мы только начали, а ты уже трусишь? — вытаскивает палец, снова проводя по губам, но уже увлажняя их.
— Я не боюсь.
— Так докажи, — берет он снизу бутылку моего пива и приставляет прохладное горлышко к моему рту, чуть наклоняя, от чего жидкость тихонько скользит в горло… — Расслабься и просто чувствуй.
Я пытаюсь. Глотаю сладко — горькую жидкость, валюсь на подушку, ощущая, как тяжелеет голова. В нее вторгаются сотни вопросов. Но все они касаются Мирона. Когда его плечи стали настолько мощными? Когда он успел распустить волосы? Почему вдоль рук такие крупные вены. Почему я не замечала так много родинок и широкие соски. А зачем вообще мужчинам соски?
— Что? — смеется Мирон, и я понимаю, что последний вопрос задала вслух. — Как и женщинам, чтобы удовольствие получать. Хочешь покажу?
— Мне не нравится, когда Алекс трогает мои соски.
Рука Мирона, что помогала держать его вес надо мной, закрывает мне рот, снова трогая губы, а потом скользит по подбородку и дальше. Пальцы нажимают на бьющуюся на шее жилку, отчего дыхание перехватывает, а в голове нарастает гул.
— Не думай о нем, не думай обо мне, думай о себе. О своем теле. Чего ему хочется.
— Не думал вести курсы? — хихикаю я, но Мирон вдруг двигает пальцы ниже, и гладит выступающие, из под рубашки холмики грудей.
— Вряд ли я встречу еще одну такую…
— Фригидную?
— Невероятную…
Мирон не долго теребит верхнюю пуговицу моей рубашки, пока пытаюсь осознать от него первый комплимент… Через короткий вздох, блузка распахнута, а Мирон как ненормальный смотрит на тонкое кружево, что не скрывает выступающих сосков.
— Потрогай их сама, раз других прикосновений ты боишься.
И пока я неподвижно лежу, пытаясь понять, что он имеет ввиду, Мирону уже берет мои руки и кладет на грудь. Не то что бы я себя не трогала. Все же я моюсь каждый день, но вот чтобы просто так положить ладони на верхушки. Никогда.
— Не противно?
— Точно нет, — признаюсь я, пока Мирон довольный собой, скользит руками по талии, распахивая рубашку сильнее. Каждое его касание оставляет ожог, заставляет сердце бешено стучать.
— А сейчас, что чувствуешь?
— Живот крутит, — да,
Убрала руку с груди, чтобы показать то самое место у пупка, как вдруг Мирон наклоняется, вынуждая меня задыхаться. Его кончик языка попадает в середину пупка, и я вздрагиваю….
— Щекотно, — вскрикивая, от чего рука на груди сжимается сильнее, теперь ясно ощущая под собой острый камушек соска.
— А так, — язык теперь ниже пупка, скользит вдоль линии ремня, чертит влажную дорожку, пока я пытаюсь понять, что творю. Так не должно быть. Почему тело плавиться, а голова пустеет, оставляя место только густой патоке, растекавшейся по венам, как первоклассный наркотик, не давая мне возможности остановиться. Даже когда пальцы Мирона ловко справились с пряжкой ремня, когда сдернули узкие джинсы, когда я отчаянно стиснула бедра, по которым он теперь рисовал пальцами, пока его язык продолжал скользить вдоль полоски трусов.
И здесь пора сказать «хватит», ведь становится стыдно, от того как влажно внутри, как ткань трусиков липнет, как жарко невыносимо.
— Мирон… — выдыхаю, на что он просто мычит, продолжая сводить меня с ума, легонько отодвигая ткань трусиков. — Мне кажется достаточно… То есть… Теперь стало ясно, что я могу возбуждаться.
Да, ясно, что именно такое, когда внутри так горячо, а во рту пересыхает. Когда бросает то в холод до мурашек, то в жар.
Но даже сдвинуть ноги мне не удается, Мирон очень удобно между ними расположился, от чего джинсы на его заднице еще больше натянулись.
— Ты доверяешь мне? — поднимает он голову и меня прошибает ток от сверкающего огнем взгляда.
— Доверяю конечно, но это….
— Это эксперимент, и мы выяснили, что нужно довести его до конца…
— Как? — спрашиваю, а руки непроизвольно стискивают груди, между пальцев сжимают трогают соски. Сама не понимаю зачем, но теперь мне вдруг хочется, чтобы это была не моя рука. Например рука Мирона.
— Нужно довести тебя до оргазма…
Резко сажусь, полностью осознав, что Мирон произнес, но он толкает меня обратно рукой в грудь, тут же прижимаясь губами между ног через ткань, от чего остатки разума, за которые я держалась, словно за плот в бушующем океане, покинули меня, оставляя один на один со стихией.
Именно таким был Мирон. Непредсказуемым, диким, необузданным. И сейчас его губы увлажняли и без того мокрые трусики, пока пальцы не помогли коснуться самой чувствительной точки. Как тока разряд, как вспышка света. И мне снова захотелось сбежать, и я снова села, но Мирон рыкнул и толкнул меня рукой обратно. Без слов. Минимум действий. Давая понять, что я должна делать. Просто лежать, лежать, пока его руки как клешни вцепились в мою задницу, а губы и язык мучая киску, вынуждали открывать рот в немом крике. Дыхание перехватывает, в груди зажгло, а из глаз брызнули слезы. Но все это перекрыл собственный крик, когда язык Мирона начинает буквально хлестать распухший клитор, пальцы стискивать ягодицы.