Ночь умирает с рассветом
Шрифт:
Когда Луша вернулась к столу, лицо у нее было сияющее и умиротворенное.
— Не знаю, с чего и начать... — повторила она и задумалась. — Никакими словами не обскажешь. Разъяснял нам про все товарищ Ивин, он самого Владимира Ильича Ленина видел. Мы выспрашивали, какой, мол, вождь мирового пролетариата. Ничего, говорит, обыкновенный. Вроде такой, как и все. А уж заговорит, прямо живые слова кладет тебе в голову. Послухаешь, и внутри у тебя как звонкая песня.
Луша помолчала. Молча сидели у стола
Стало темнеть, Фрося затеплила плошку.
— Тот Ивин много рассказывал, — снова заговорила Луша. — Про войну, про гидру капитализма, про голод в России.
Заскрипели ворота — вернулись из города мужики, вкатили во двор сеялку. Вошли хмурые, злые. Сняли шапки, поздоровались.
— Скоро сеять, а еще студено, — сердито проговорил Семен, стаскивая с себя полушубок. Подошел к теплой печке, прислонился спиной, сказал: — Верно, что лукавой бабы в ступе не истолкешь... Ты, Лукерья Егоровна, пошто нас бросила, ночью ускакала?
— К сынку поспешила, — виновато ответила Луша. — Хворый он оставался, сам знаешь.
— Ладно, живая приехала, — примирительно проговорил Цырен. — Садитесь чаевать. Горячего отведай, умные слова стариков послушай, Лушахон, правда, не больно старик, — Цырен улыбнулся, — а шибко складные слова говорит.
Катерина налила всем чая. Фрося из-под светлых ресниц поглядывала на Петра Поломошина, с тоской вспоминала другого Петьку, который лежит в братской могиле. «Пошто так крепко засел в сердце, — думала Фрося, — одна только боль от него была, одни только раны, одни только горькие слезы...»
— А еще вот что на совещании было, — тихо заговорила Луша. — Сам товарищ Ленин высказал в Москве, на главном партийном съезде, что надобно отменить продразверстку...
— Да ну?
— Ага... И прижать кулаков налогом. Бедноте и середнякам, чтобы помощь была от красной власти.
— Здорово, — живо сказал Иван. — То в России, а у нас как будет?
— Так же, поди... Только не сразу.
Это были важные дела жизни, о них говорили с тревогой и надеждой... Завтрашний день виделся неясно, никто не знал, что он принесет...
Тетка Катерина пошла взглянуть на Егорку.
— Кулачье в бандиты кинулось, — мрачно произнес Семен. — В городе встретил мухоршибирских, сказывают, у них по окнам стреляют, али в спину, из-за угла...
Цырен выколотил трубку, прочистил проволокой, сказал:
— Скоро однако самое подходящее время в землю зерно бросать... Поздно сеять — худой урожай собирать.
Он достал кисет, неторопливо набил трубку.
— Землю пахать-боронить, известно дело, кони надо. У вас безлошадных мужиков много, где коней возьмут? К Андрею Сидорову идти, в петлю шею совать?
— У бурят коней табуны, — рассмеялся
— Тебе, Семен, на большом суглане такие умные слова говорить бы. Пошто не выручить? Выручим. Дадим коней. — Он затянулся трубкой, выпустил белесый дым. — Вам это в самый раз будет... Ну, а вы дайте нам маленько пшеницы на посев, из нового урожая вернем. И еще сеялку дня на четыре, как сами отсеетесь.
— До чего ушлый старик! — с восхищением удивился Семен. — Пшеничка у нас и верно есть, хорошего сорту, Лука для себя припасал. Может и вам наскребется... — Он оглядел всех за столом. — Я так думаю...
На том и порешили. Пока совсем не стемнело, Иван и Цырен тронулись в дорогу. Луша сказала на прощанье:
— Дома всем поклон передайте. На сходке обскажем, что надумали.
Когда Лукерья уложила сынишку, Фросина сестренка Лелька сказала, замирая от любопытства:
— Тетя Луша, не ложись пока... Посидим маленько, поразговариваем...
— О чем станем разговаривать?
— Ну как ты была в городе... Занятно же...
— Верно, Леля, занятно. Такого навидалась, даже не верится.
— Садитесь к столу, — Леля принесла табуретки. — Рассказывай, тетя Луша.
Лукерья встала у теплой печки.
— Первый раз я была в городе... Все в диковинку... Ну, дома там не то, чтоб все большие, разные... Ночевала у одной пожилой женщины, она в губкоме работает. Пришла к ней засветло, вижу, с потолка свисает на веревочке пузырек, стеклянная бутылочка. Это лампа электрическая оказалась. Ладно... Как стало темнеть, хозяйка — раз, повернула что-то — и сразу в лампочке огонек. Ни копоти, и керосину наливать не надо.
— Нам бы так, — рассмеялась Лелька. — Раз, и светло! Смеху-то...
— И у нас будет. Право, будет. В каждой избе, вот увидите. Не жизня станет, а радость.
— Еще чего видела? — тихо спросила тетка Катерина.
— Люди там хорошие. Я рассказала, что у меня Егорушка разболелся, а полечить некому, послали бы к нам дохтура: и другие дети часто болеют, и взрослые... А хозяйка сразу и говорит: ладно, направим фельдшерицу. Пускай, говорит, пока одна на несколько деревень, потом и еще пришлем. Только вы содержите ее как полагается, не обижайте и все такое.
— Здорово... — восхищенно проговорила Лелька. — Когда приедет?
— Скоро, однако... Один дяденька стал расспрашивать меня про торговлю. Я говорю, ничего, лавочка у нас есть, Нефед торгует. «Не кооперация?» — спрашивает. Нет, отвечаю, сначала притворялся, что он кооперация, а теперь говорит, что от себя торгует. Дядька посмеялся, а я спрашиваю: скоро у нас кооперативный магазин откроют, дешевые товары пришлют? О комсомольской ячейке все узнала, собирай, Фрося, ребят, будет у нас комсомол.