Ночь вампиров
Шрифт:
Елизаров нервно скребыхнул ногами по полу.
— Он у меня и без того острый.
— Штык? — спросил Клыков и покачал головой отрицательно. — Нет, милый, мы тебя вооружим как следует.
Он скрылся в комнате и, вернувшись, протянул руку к сержанту. Из сжатого кулака, сверкнув на солнце, как змеиное жало, вылетело узкое острое лезвие. Елизаров даже отшатнулся от неожиданности.
— Держи, — усмехнулся Клыков.
Елизаров взял нож в руку, примерился. Пряча кривую усмешку, сказал довольно:
— А что, пойдет!
— Не кажи гоп, —
Топорок, загоравший во дворе, поднялся на веранду, держа в руках толстую короткую плаху. Положив ее между двух табуреток, сел в плетеное кресло-качалку, с любопытством ожидая экзамена.
— Доска дюймовая, — сказал Клыков. — Если пробьешь с одного удара, значит, по ножичку у тебя соперников не будет. А делается все так…
Он взял у Елизарова нож, сжал сильные пальцы на рукоятке, потом нанес удар по доске. Лезвие пронзило доску насквозь.
— Вынь и попробуй сам, — сказал Клыков, ухмыляясь.
Елизаров стал тянуть нож, но он не поддавался.
— Ты, Елизар, покачай, — посоветовал Топорок, — Клык садит знатно, ни один врач не отлечит…
Лишь на шестом ударе Елизарову удалось наконец пронзить плаху.
— Молоток, — похвалил Клыков и взял его под руку. — Теперь топай за мной.
Они спустились с крыльца и двинулись к загончику на задах двора, где сыто урчал кабан весом пудов на шесть. Клыков протиснулся внутрь, подошел к животному, почесал его за ухом. Хряк довольно захрюкал, поднимая вверх розовый плотный пятачок.
— Пора колоть, — сказал Клыков. — В магазинах ни хрена нету, а он вон какой хоботок наел. Попробуй заделать, Елизар. Почешешь его, потом ударишь. Вот сюда…
Он ткнул пальцем в щетину под левой лопаткой.
— Вы серьезно, Тимофей Васильевич? — удивился Елизаров. — Я не мясник…
— Надо, милый, надо, — мягко, но настойчиво сказал Клыков. — Доска — это доска. Надо уметь резать живое. — Он ласково похлопал сержанта по спине. — Ты, мальчик, просеки и подумай. Допустим, тебя прихватит аппендицит. Надо пороть брюхо. А тебе говорят: есть у нас лепило, готов оперировать, но раньше никого не резал. Такое тебе понравится?
Елизаров шевельнул плечами, давая понять, что ласка ему неприятна.
— Что молчишь? — спросил Клыков, убирая ладонь. — Пошел бы ты к такому за помощью?
— Дурак я, что ли?
— Тогда не тяни. Почеши его и бей. Вот сюда…
— Знаю, — сердито сказал Елизаров. — Ударю, куда надо.
— Ты не залупайся, милок, — одернул его Клыков. — Ударить может каждый. А вот убьет только умелый. Промахнешься — визгу будет… Нам только этого не хватало.
Елизаров нанес удар с неожиданной для себя яростью. Нож вошел в спину кабана по самую рукоятку. Животное упало на подогнувшиеся колени, ткнулось пятачком в землю.
— Хорошо, — сказал Клыков одобрительно. — А сейчас опрокинь его на спину. Распори брюхо и вынь печенку…
— Может, Топорок сделает? — нерешительно предложил
— Слушай, ты мне надоел! — зло оборвал его Клыков. — Я тебе не прапорщик, не лейтенант. Меня положенослушать с первого раза, ясно?
Выполнив задание, Елизаров встал, растопырив окровавленные руки. Посмотрел на Топорка, сказал повелительно:
— Слей.
Тот послушно взял алюминиевую кружку, зачерпнул из бочки. Елизаров сложил руки ковшичком и с видимым удовольствием принялся смывать липкие сгустки.
— Верка! — крикнул Клыков. — Где ты там, кобыла? Пожарь нам печеночки! — Он дружески ткнул Елизарова в бок. — Молоток! Сейчас выпьем, закусим свежатинкой…
— Не хочу, — Елизаров поморщился. — Не пойдет.
— Что так?
— Я же резал его. Жрать будет тошно.
— Будешь. Надо эту бабью слабость бороть. Иначе я на тебя и гроша не поставлю.
Они ели жареную печенку, запивали шикарным пивом из банок и весело хохотали. Топорок рассказывал смачные анекдоты, смешил всех до слез. Веруньша сидела рядышком с Елизаровым, прижималась к нему, заглядывала в глаза.
После обеда она крепко взяла его под руку, улыбнулась обещающе.
— Пошли в сад…
Они уединились в беседке, густо обвитой виноградом. Там стояли топчан, застланный серым шинельным сукном, и круглый стол, на котором громоздился эмалированный таз, полный краснобоких яблок. Веруньша подошла к топчану, на ходу расстегивая молнию юбки, едва прикрывавшей колени. Аккуратно, как дрессированная цирковая лошадка, подняла сначала одну, потом вторую ногу и вышла из упавшей на пол юбки. Елизаров увидел ядреные ягодицы, туго обтянутые нейлоном, судорожно сглотнул слюну. Он сделал шаг, как слепой, вытянув руки. Веруньша схватила его за кисти и потянула к себе.
— Погоди, вот так… — лихорадочно шептала она, уверенной рукой помогая действию. И вдруг заголосила громко, страдальчески: «О-о-у-у…» — и забилась лихорадочно, как бьются больные, впадая в приступ эпилепсии.
Потом они лежали на топчане, оглушенные, обессиленные, медленно возвращаясь к нормальному мироощущению.
— Ты психическая? — спросил Елизаров, облизывая с укушенной губы солоноватую кровь.
— Просто я ужас какая страстница, — сказала Веруньша и засмеялась довольно. — Ты тоже озорной. Мне подходишь…
Она встала, поправила прическу и только потом надела юбку. Взяла из таза яблоко, с хрустом надкусила и блаженно зажмурилась.
— Кто вкуснее, я или Ромка?
— Ты-ы, — сказал он, понимая, какой она ждет ответ. — Конечно, ты.
— То-то. Вот и брось ее…
— А Лыткин? — спросил он лениво. — Куда ты прапора денешь?
— А ну его, слюнявого. Тыр-пыр — и дух вон.
— Что ж ты его сразу не бросила?
— Попробуй, брось, — сказала Веруньша простодушно. — Ты что, Клыка не знаешь? Он приказал завлечь, и вот… А ты мне нравишься просто так, по любви. С первой встречи. Брось ты эту дуру, пока она тебя не продала…