Ночь вампиров
Шрифт:
— Смотри сам, не пожалеть бы. Сколько тебе?
— Тысчонку, — лихо заломил Лыткин. — Вот увидишь…
— Дам, дам, только учти: придется писать расписку. Денежки счет любят.
— Тогда две, если можешь. На всякий случай.
— Ой, Леня, какой ты зажигательный! — возбужденно взвизгнула Веруньша и чмокнула прапорщика в щеку. — Обожаю азартных мужчин!
— Погоди, — отстранил ее Лыткин. — Пошла игра…
— Проходи, прапор, — сказал Клыков и отступил в сторону, пропуская Лыткина в дом. — Принес долг? Ах, нет… Плохо это. Плохо. Ты пойми верно, Леонид,
— Я понимаю, — в голосе Лыткина звенела нотка, взывавшая к жалости. — Но я сейчас не при деньгах. Ты понимаешь…
— Хорошо, — сказал Клыков сурово. — Ящик патронов, Леня. Автоматных. Один.
Он поднял мизинец, как бы подчеркивая этим мелочность сделки.
— Тимофей Васильевич! — воскликнул прапорщик. — Во-первых, у меня на складе и патронов-то нет. Во-вторых, даже будь они — из зоны не вынесешь. Если бы ты знал, какая там охрана!
— Ты расскажи, — вкрадчиво предложил Клыков.
Прапорщик рассмеялся.
— Я, между прочим, всерьез спрашиваю, — сказал Клыков. — Конечно, если ты меня за иностранного шпиона принимаешь — тогда молчи. А если нет, то расскажи, как на духу. И тогда я подумаю, как нам с тобой из долгов выбраться. Может, даже с прибылью будем. А?
— Что тебе интересно?
— Вот ты сказал, что на складе твоем нет патронов. А что там есть?
— Гироскопы, тебя устроит?
— Гидро… Это что-то с водой связано? Насосы какие?
Лыткин снисходительно улыбнулся.
— Не в дугу. Гироскопы — это от систем управления ракетами. Детали такие.
— Так продай один. Покупателя я тебе отыщу.
— Ты в своем уме? — Лыткин сразу помрачнел. — Знаешь, как такое предложение называется?
— Ну-ну, просвети.
— Предательство, вот как!
— Дурак ты, Лыткин!
— Почему же — сразу и дурак? — обиделся прапорщик.
— Потому, милый мой, что сейчас каждый, у кого на плечах голова, делает деньги, собирает капитал, чтобы не остаться завтра в глубокой дупе. Потому, что уже завтра хозяином жизни станет тот, кто сегодня не постесняется отщипнуть от общего пирога кусок побольше и пожирнее. И никого, учти, прапор, никого не будут спрашивать, откуда он взял свой капитал. У хозяев жизни не спрашивают, как они стали хозяевами. Ты к такому повороту дел еще не готов. В тебе социалистическая закваска бродит: кто не работает, тот не ест. А вся наша жизнь уже семьдесят лет отвергала эту дурацкую истину. Не ел тот, кто мало зарабатывал. А тот, кто имел деньги — правые или неправые, — без харча никогда не маялся. Теперь лозунги надоели людям. Они хотят жить по-иному. Ваши генералы, например, гонят за границу танки. Полковники из разведки бегут на Запад. Почему? Да потому, что понимают: приватизация — это справедливый передел достояния. Умные будут богаче, у ослов хороший шанс отрастить уши подлиннее. Вот и выбирай, а я потом погляжу, как ты их под кепку укладывать станешь…
— Кончай, Васильич, — попросил Лыткин тоскливо, поднимаясь со стула.
— Мне кончить проще, чем
— Зачем же так? — всполошился Лыткин, не в силах скрыть испуга. — Я же не…
— А я — да. За тобой должок. Чтобы его покрыть да еще подзаработать на молочишко, тебе предложили выгодное дело. А ты кочевряжишься. И потом… А, да ладно…
— Нет уж, говори. Что потом? Давай, договаривай, раз начал.
— Хорошо, слушай. Потом, ты держишься со мной так, будто тебе предлагают великую измену. А большим предателем, чем Меченый Миша, тебе, Лыткин, никогда не стать. Миша продал всех — друзей, партийцев, государство, и все для того, чтобы иметь свой кусок хлеба с твоим маслом. Сколько лет, прапор, ты кидал ему взносы со своих старшинских грошей? Сколько он на твои рублишки для своей мадам шубок купил? А теперь он всем вам, верным слугам Отечества, шишку в лузу вкатил — радуйтесь, солдаты, сержанты и офицеры! Так что любое твое дело в своих интересах никогда не позволит тебе дотянуться до прорабов перестройки…
Клыков махнул рукой и с презрением бросил:
— Надо же, Веруньше поверил. Она все гудела: ах, прапор, мужик рисковый! Тьфу!
Все время, пока Клыков произносил свой монолог, Лыткин обдумывал названную им сумму — тридцать-сорок тысяч рублей. Нули, образовавшие ее, выглядели впечатляюще. Это столько, сколько он смог бы заработать, служа в армии еще лет десять! Привлекательность цифр усиливала неопределенность перспектив. Президент, чье имя назвал Клыков, обходился с Советской Армией как Гудериан — ломил, трепал, раскидывал, крушил. История скорее всего не припомнит случаев, когда бы глава государства в таком безжалостном стиле расправлялся со своими вооруженными силами. Поэтому загадывать, что с тобой станет завтра, где и как будешь искать пропитание для себя и семьи, военный человек не мог. А сорок тысяч — сумма серьезная.
Наконец прапорщик принял решение.
— Говорил ты, Васильевич, красиво. А насколько серьезно? В отношении тех больших тысяч?
Вместо ответа Клыков спросил:
— Выпить хочешь? — он сходил к буфету, принес бутылку и рюмки… Под мужской разговор жидкий фундамент крепче бетонного…
— Послушай, Елизар, — сказал Клыков лениво. — Сколько тебе до дембеля?
— Месяца полтора. Время летит…
— А мы его ухватим, — засмеялся Клыков. — Как кота за хвост. Армянин с прапором порешили по-мирному…
— Не сохранил, значит, целку Лыткин?
Они сидели на веранде за накрытым столом, пили чай. Солнце лежало на деревянном полу светлыми полосами. За верандой в кустах сирени копошились и громко чирикали возбужденные воробьи.
— Сколько ему пришлось дать?
— Полсотни, — ответил Клыков. — Больших, понятно…
— И что дальше?
— Теперь все только от твоей готовности зависит. Прапор ждет, когда ему назовут время. Так что точи нож. Я проверю, как ты им работаешь.