Ночь вампиров

Щелоков Александр Александрович

— Почему вы так считаете? — спросил Нырков. — Это очень серьезное обвинение.

— Чтобы служить по чести, нужно иметь убежденность в том, что это твоя обязанность.

— Разве служба в армии перестала быть делом чести?

— Для меня — да. Это скорее крепостная повинность для дурака из рабочей семьи.

— Я из семьи инженеров, однако тоже служу, — сказал Нырков.

— Вы сами избрали профессию. Учились. Теперь тянете лямку. А меня в армию забрали…

— Призвали.

— В народе говорят «взяли». Что в тюрьму, что в армию. Забрали. Загребли. Потому что призывают под знамена добровольцев. Нас

же забирали. И люди с этим мирились, потому что одна участь была у всех парней. Теперь демократы сочли, что все должно быть иначе…

— Рядовой Борцов, — сказал Иконников сурово, — вы полегче с разными обобщениями.

— Запрещаете говорить? Пожалуйста, замолчу. Это тоже вполне демократично.

— Почему, говорите, — пожал плечами Иконников. — Только не надо лозунгов. Давайте факты.

— Хорошо, слушайте факты. Я здесь почему? Да потому, что недавно служить были обязаны все. Тяжесть раскладывалась поровну на каждого. Потом демократы сделали финт ушами — приняли закон, и теперь представители славной интеллигенции служить в армии не обязаны. Они, видите ли, все как один студенты. Раньше дворяне барствовали по усадьбам, но дети их в военные шли первыми. Так и позже было. Мне тьфу на Сталина, но у него сын погиб в плену. Сын Фрунзе был убит на фронте. Сын Хрущева погиб, и сын Микояна тоже. Это уже позже заботливые папы из партийных властей и советские боссы сделали для своих чад исключения. Теперь вот демократическое дворянство от военной службы себя избавило напрочь. Подняли ручки в Верховном Совете, и лямку будет тянуть крепостной мужик Иван и татарин Ахмед. Только я им не защитник! В случае чего мы окажемся на разных сторонах баррикады. Терпение не может быть беспредельным. До поры до времени одни книжечки почитывают, сопромат изучают, чаек с сахаром пьют, а другие день и ночь под ружьем, сахаро-водородные бомбы стерегут. Долго такое продолжаться не может. Сколько войн было, и нас, русских солдат, в них дурили. Кровь — наша, синяки и шишки — наши, выгода, пироги и пышки — другим. Дед мой в финскую войну ногу во славу Отечества отстегнул, а ему хрен в зубы сунули. Ни пенсии, ни славы не заработал, вроде такой войны и не случалось. Старший брат Иван на Афгане пальцы с руки отбросил. Теперь я тут двух студентов грудью прикрываю. Учитесь, робинзоны, становитесь предпринимателями. Потом меня в услуги возьмете. Так? А я говорю — не выйдет. Вечно Иваны всех прикрывать не будут!

— Борцов, — сказал Иконников раздраженно. — У нас в стране студентом может стать каждый молодой человек. Это раз. И потом, нынешнее положение — временное. Это — два.

— Извините, товарищ подполковник, но сейчас не то время, чтобы мне лапшу на уши вешали, а я молчал. Если бы вы ценили слова, то не сказали бы «каждый». Потому что ребята из рабочих семей становятся студентами самое большее — один из тридцати поступавших в институт. Что касается временного положения — живите в нем, это ваше дело. Я живу в период бесправия, на положении крепостного. И для таких, как я, — это явление постоянное.

— Как же вы можете служить с таким настроением? — спросил Нырков с болью. — Да это же…

— А вот так и служу! Мне остался месяц до увольнения. И я дотяну до финиша. Честно дослужу. Хотя давал присягу Советскому Союзу, а теперь даже не знаю, кому служу. И учтите, товарищ майор, все это я сказал, чтобы вы

поняли: не в дополнениях к инструкциям дело, а в людях, которые во всем разуверились. В потере взаимного уважения и честности. Вот в чем…

Когда беседа окончилась, солдаты с шумом повалили из класса. В коридоре Елизаров догнал и придержал за локоть Борцова.

— Ты что, Николай, вдруг вылупился? Больше всех надо?

— Спрашивал человек, я ему объяснил.

— Нужно было! Он уедет и все забудет, а Иконников здесь останется. У него климакс — год до пенсии. Он и лютует. На кой тебе?

— Спрашивал человек, — упрямо стоял на своем Борцов.

— Да брось ты! Он для отмазкиспрашивал. А ты поверил… Ему надо было свой пастушеский сан обозначить перед нами.

— Не понял, какой сан?

— Что тут понимать? Люди, Коля, бараны. Политики — пастухи. Бараны верят, что их пастух самый умный, что знает, где самая сочная трава, и гонит отару именно туда. Поэтому бараны послушно бегут и блеют от радости. Бегут и попадают на бойню. Им невдомек, что у пастухов свой интерес. Что пастухи вовсе не хозяева своей отары, что их забота не столько о баранах, сколько о себе.

— К чему ты это?

— К тому, что пора перестать быть скотинкой. Прошло время, чтобы безоговорочно верить в мудрость пастухов.

— Кого имеешь в виду?

— Всех, мой дорогой. Кто лезет нам на плечи.

— Ты даешь, Лexa! Кто же, по-твоему, не бараны?

— Богатые люди. Они действуют своим умом. И ходят своими дорогами. А бараны бредут скопом. Один пастух сказал им, что, если всю траву, которая принадлежала богатым, разделить на всех, они будут сыты и счастливы. Разделили. Голодных стало меньше, но богатыми все не сделались. Тогда очередной пастух позвал: вперед! Разделим привилегии самых сытых. Откроем амбары, из которых они черпают свой харч. И все враз осчастливимся. Тут бы подумать, но бараны «ме-е-е!» и бросились вперед. И опять оказалось, что жрать нечего. А пастухи жуют и улыбаются. Поэтому, друг, я выхожу из отары. Не желаю быть ни бараном, ни хозяйским ишаком.

— Что же ты собираешься делать после дембеля?

— Деньги. И плевать мне на идеи равенства и демократии. Сам денег на то, чтобы газеты про нашу демократию рассказывали, я не пожалею. Бараны ведут себя спокойнее, когда им играют на дудке. Но лично мне равенство ни к чему. Пусть будут богатые и бедные. Пусть будут миллионеры и нищие. Это справедливо. Поэтому, Коля, когда ты за демократию ратовал, я тебе своего голоса не передавал. Так что мои дети будут студентами, нравится то всякому быдлу или нет. Мы заплатим. И за деньги нам будут служить все — армия, МВД, ОМОН. Так что не беспокойся впредь за всех.

8

Кизимов. Малое предприятие «Экомастер»

— В двадцать один час выезжаем, — сказал Чаплински. — Сейчас шестнадцать.

Они сидели вдвоем с Финкельштейном, закончив дела, готовые все бросить без сожаления. Операция «Буран» входила в заключительную фазу.

— Я не усну, — признался Финкельштейн. — Весь заведенный. Если только принять снотворное…

— Нет, — отрезал Чаплински. — С дурной головой работать нельзя. Лучше выпей, это снимает стресс. И ложись.