Ночь волка (повести)
Шрифт:
Тем временем она медленно вытащила два ножа из ножен на левом боку и положила их рядом с самострелом. Потом она остановилась, и ее взгляд ясно дал мне понять, что теперь опять моя очередь.
Ну, а я принадлежу к тому типу, который предпочитает носить только один нож, но очень хороший. Иначе, знаю по опыту, ходишь-ходишь с одним ножом и вполне им доволен, а кончаешь тем, что тебя прямо к земле пригибают несколько дюжин ножей. Поэтому я, естественно, очень неохотно расставался со своей Матушкой, которая, хоть поржавела слегка по бокам, зато была сделана из самого твердого и надежного
Тем не менее, было очень любопытно, что будет делать девушка с этим своим крюком, поэтому я, в конце концов, положил Матушку на бетон рядом с тридцать восьмым и небрежно опустил руки на бедра, очень довольный собой - по крайней мере, надеюсь, что произвел такое впечатление.
Она улыбнулась, и это была почти очаровательная улыбка к тому времени мы сняли наши шейные платки, так как больше не поднимали пыли, - а потом она взялась за крюк левой рукой и начала его вывинчивать из прикрепленной к культе накладки, сделанной из кожи и металла.
Ну конечно же, сказал я себе. И ее второй нож, тот, который без рукоятки, может так же накручиваться на эту накладку, когда ей хочется, чтобы на правой руке он был вместо крюка. Я должен был догадаться.
Я осклабился, отдавая должное ее изобретательности по части механики, и тут же отвязал свой вещевой мешок положив его рядом с оружием. Потом мне в голова пришла мысль. Я открыл вещмешок медленными, осторожными движениями, чтобы у нее не было оснований заподозрить какую нибудь хитрость, вытащил оттуда одеяло и, стараясь в процессе продемонстрировать обе его стороны так, словно показывал какой-то чертов фокус, мягко бросил его на землю между нами.
Она отстегнула ремни, которыми ее рюкзак прикреплялся к поясу, и отложила его в сторону потом сняла и сам пояс медленно протянув его через широкие печли из выцветшего коттона А потом она поглядела со значением на мой пояс.
Я должен был согласиться с ней. Пояса, особенно с гяжелыми пряжками, как у нас, могут быть ужасным оружием. Я снял свой. Одновременно оба пояса легли на соответствующую кучу оружия и прочего снаряжения.
Она потрясла головой - не в жесте отрицания - и запустила пальцы в свои черные волосы сразу в нескольких местах, чтобы показать, что не прячет в прическе оружия, а потом посмотрела на меня вопросительно. Я кивнул - мол, удовлетворен, хоть, между прочим, и не понимал, что за этим должно последовать с моей стороны. Тогда она посмотрела на мою черную шапку, подняла брови и снова улыбнулась, на этот раз с оттенком насмешливого предвкушения.
Вообще-то я ненавижу расставаться со своим головным убором еще больше, чем с Матушкой. И не только потому, что изнутри, под подкладкой, он был подбит свинцовой фольгой - если радиация до сих пор не поджарила мне мозги, то уже и не поджарит, и я уверен, что куски свинцовой фольги, вшитые в мои штаны вокруг бедер, дают куда больший практический эффект. Но к этому времени меня стало по-настоящему тянуть к этой девушке, и бывают ведь времена, когда человек должен пожертвовать своим тщеславием. Я сорвал свой стильный черный фетр, водрузил его на свою кучу и позволил ей смеяться над моей лысой, как яйцо, макушкой.
Странно, но она
Мои челюсти - это нечто весьма специфичное и, вне всякого сомнения, уникальное. Ближе к концу Последней войны, когда любому реалисту стало ясно, как плохо складываются дела, чтобы не сказать, как предельно гнусно они складываются, некоторые люди, в том числе и я, вырвали все зубы и заменили их прочными вставными челюстями. Мне достались одни из лучших. Рабочие поверхности челюстей были сделаны из нержавеющей стали. Гладкие и сплошные, они не повторяли форму каждого в отдельности зуба. Человек, который внимательно присмотрелся бы, скажем, к початой мною плитке жевательного табака, был бы озадачен совершенно гладкой линией откуса, сделанной будто бритвой, прикрепленной к стрелке компаса. Магнитный порошок, вживленный мне в десны, облегчал пользование челюстями.
Эта жертва была тяжелей, чем шляпа и Матушка, вместе взятые, но я видел, что девушка ожидает ее от меня и не пойдет ни на какой компромисс, и в этой ситуации я должен был признать, что она демонстрирует вполне здравый смысл, потому что я держал режущие кромки челюстей острыми, как бритва. Я должен был осторожно относиться к языку и щекам, но оно того стоило, я считаю. Своими зубными ятаганами я мог в мгновение ока выкусить добрый шмат глотки, дыхательного горла или яремной вены, хотя случая сделать это у меня еще не было.
В первую минуту я почувствовал себя стариком, настоящей развалиной, но к этому времени меня тянуло к девушке до безумия. Я аккуратно положил челюсти на верх моего вещевого мешка.
В ответ, можно сказать, в награду, она широко открыла рот и показала мне, что осталось от ее зубов - две трети их, мешанина зубного камня и золота.
Мы сняли наши ботинки, штаны и рубашки, причем наблюдала она за мной очень подозрительно - я знал, она сомневается в том, что я ношу только один нож.
Это, возможно, странно, возможно, принимая во внимание, как я переживаю из-за своей лысины, но я не смущался из-за отсутствия волос на груди и даже с гордостью демонстрировал замещающие их косые радиационные шрамы, хоть они представляли собой келоиды * самого безобразного вида. Для меня наши шрамы были племенными знаками отличия - знаками племен, состоявших, конечно, из одного мужчины и одной женщины. Нет сомнений, именно шрам на лбу девушки вызвал во мне первый прилив желания, и он все прибавлял мне интересу.
К этому времени мы уже не были так безусловно настороженны и не осматривали одежду друг друга в поисках спрятанного оружия так тщательно, как должны были, - я, во всяком случае. Быстро темнело, оставалось мало времени, и другой интерес становился преобладающим.
Мы все еще по инерции внимательно следили за тем, как действуем. Например, то, как мы снимали штаны, походило на балет - слегка подпрыгивая на левой ноге и одним движением высвобождая правую, мы были полностью готовы прыгнуть, не споткнувшись, если соперник сделает что-нибудь непредвиденное. Левая штанина снималась таким же быстрым движением.