Ночевала тучка золотая...
Шрифт:
Нонне стало не по себе… Одна в далекой, чужой стране. Она еле сдержала слезы, провожая взглядом свой вагон и Марию Ивановну на подножке. Та на прощание крикнула:
– Нонночка, напиши мне в Париж!
– Нонночка! – взвизгнула мечущаяся по перрону женщина в розовых норках. Она взмахнула руками, точно хотела схватить девушку, лицо ее исказилось гримасой, из глаз хлынули слезы.
Нонна узнала тетю Таню. Обрадовалась и бросилась к ней.
– Деточка моя, родное мое существо! – рыдала тетка, целуя и обливая ее слезами. – Где твои
Она перестала плакать, покосилась на маленький чемодан, а потом еще сильней зарыдала:
– Сиротиночка ты моя! И шубка-то вон какая! Ну ничего, голубушка ты моя… Я тебя наряжу как куколку!
Она опять перестала плакать и критическим взором окинула племянницу с головы до ног.
Жестом подозвала тощего немолодого носильщика, отдала ему чемодан Нонны, что-то сказала по-немецки. Носильщик быстро ушел с чемоданом, а тетя Таня взяла Нонну под руку и, то и дело с нежностью заглядывая ей в лицо, медленно повела вдоль перрона. Она продолжала рассказывать о том, как ждала Нонну, даже приехала встречать в Кёльн, как она несчастна и одинока…
Носильщик с чемоданом стоял возле красивой коричневой машины. Тетя Таня открыла багажник, велела носильщику положить туда чемодан, и Нонна поняла, что она сама поведет машину.
– Шестичасовой путь от Кёльна до Мюнхена тебя не пугает? – с улыбкой спросила тетя Таня.
Нонну теперь ничто не пугало: она была под крылом своей тетки. Самое страшное – остаться один на один с чужой страной – не случилось. Она была счастлива.
В машине тетя Таня сняла свою розовую шубу, повесила ее на пластмассовые плечики и натянула коричневую цигейку.
Машина со скоростью сто сорок километров мягко летела по широкой дороге.
– Эта дорога называется автобаном. Ее еще во времена Гитлера строили. У нас была безработица. Он сказал: «Всем дам работу» – и приказал начать строить эту дорогу. Безработица действительно прекратилась. Этим он купил народ, – говорила тетя Таня, не отрывая взгляда от дороги, легко придерживая руками руль.
Нонне почудился в этой фразе комплимент Гитлеру. Она неприязненно взглянула на тетку и спросила:
– Тетя Таня, а вы не скучаете по родине?
– Бывает, что скучаю. А вообще-то привыкла. Германия стала моей второй родиной. У нас в Мюнхене есть ресторан, называется «Романов». Мы с тобой обязательно побываем там. В этом ресторане все русское – и убранство, и музыка, и меню. Я иногда хожу туда. Слушаю русскую музыку, вспоминаю детство, юность и плачу. И многие эмигранты посещают этот ресторан и тоже рыдают…
– Мы сходим туда? – спросила Нонна.
– Сходим, девочка, всюду сходим! – пообещала тетя Таня.
Машина неслась мимо прекрасных, ухоженных лесов, заснеженных холмов, небольших городов, в которых старинные, пронзающие небо здания готического стиля сочетались с современными полустеклянными коробкообразными строениями.
«Вот она какая, Германия», – думала Нонна. Ее волновало сознание, что наконец она видит страну, о
– А какая дорога, Нонночка? Ты чувствуешь, какая дорога?! – продолжала тетя Таня.
Действительно, дорога была хороша, но и машина удивляла Нонну. Она словно плыла, бесшумно и мягко, даже мотора не было слышно.
Часа через три они остановились на заправочной станции. Пока заправщик возился с машиной, они прошли в буфет. Официант принес две чашки кофе и порцию сосисок для Нонны. Тетя Таня была вегетарианкой.
Они сели за стол и начали было завтракать, но тетя Таня что-то сказала официанту, указывая на Нонну, а потом перевела ей:
– Я сказала, что моя племянница из России, и попросила хлеба.
Официант принес тарелку с булочками, и Нонна рассмеялась оттого, что булочек было слишком много.
На ломаном русском языке старый официант сказал:
– Русские любят хлеб. Я знаю. Я был в плену России. Русский хороший народ. Они зла не помнит. Немцы много зла принесли русским.
Когда тетя Таня и Нонна садились в машину, заправщик, уже узнавший откуда-то, что племянница фрау – русская, сказал также на ломаном русском:
– Я пять лет был в плену. Русский женщин отдаваль нам клеб. Русские очень добрые.
Нонне были приятны слова заправщика и официанта. Она с глубокой нежностью подумала о своем народе: «В самом деле, зла мы не помним. И добрых дел наших для других народов не перечесть».
Она, родившаяся после страшной войны, не могла и представить себе тех ужасов, которые выпали на долю старшего поколения. Как и все ее сверстники, она только читала и слышала о войне. Поэтому до конца она не могла понять меру того зла, которое причинили гитлеровцы русским, и меру того добра, о котором говорил ей немец-официант.
9
В кафе-мороженом «Снежинка» за столом сидели Люся и Соня. Перед ними стояли вазочки с ассорти. Девушки отколупывали ложечками от кружков коричневого – кофейного, белого – сливочного и розового – фруктового мороженого, лакомились с явным удовольствием и тихо разговаривали. Тихо потому, что столы в маленьком зале стояли очень близко друг к другу, а за одним из них сидели два молодых человека, беспрерывно поглядывая на девушек и прислушиваясь к их беседе.
Разговор шел о Нонне.
– Мы учились в одном классе. С детства я бываю в ее доме, – говорила Соня, ни на минуту не выпуская из поля зрения молодых людей. – Но я никогда не слышала о заграничной тетке. Что-то здесь не то…
Соня то и дело кокетливо поправляла свое высокое и модное сооружение на голове, смотрела на Люсю с улыбкой, совершенно не соответствующей разговору.
«И что она выламывается перед этими ребятами? – с досадой думала Люся, приглядываясь к возбужденному лицу Сони, ее блестевшим глазам и горящим щекам. – Сейчас встанем и разойдемся навсегда, они в одну сторону, мы – в другую».