Дека пока, за неимением колонок и усилителя, снова отправилась в коробку, и все пошло, как и раньше, только остро не хватало денег. Аня на работе сильно уставала и рада была
бы сменить работу, но не знала, куда можно устроиться, не имея ни образования, ни какой-либо специальности. В магазине она получала по-прежнему сто десять рублей, но зато имела доступ к дефициту, правда, дефицит этот сбывала всем желающим по госцене, хотя многие ее сотрудники вовсю приторговывали французскими дезодорантами и перламутровой помадой. Но у Ани, по простоте душевной, как-то не получалось продать подруге помаду за три рубля, когда та стоила рубль пятьдесят, совсем некоммерческий человек была Аня. Вадик говорил, что она дура, но сам продолжал ходить в НИИ и получать свои тридцать пять рублей, на Анины упреки отвечал, что круг его состоит из интеллигентных людей, а не то что у нее – одни торгаши, и даже как-то пригласил Аню в свой институт на праздничный вечер. На вечере сначала унылые очкарики
читали со сцены такие же унылые стихи собственного сочинения, потом все отправились в буфет пить шампанское с пирожными, а потом были танцы в актовом зале, где толстые тетки кружились в вальсе с лысыми инженерами – скука смертная.
Аня же пыталась строить нормальную семейную жизнь, которую когда-то себе придумала, и старалась как могла. Она мыла, чистила и убирала дом, доставала продукты и пыталась готовить. Читала книги по кулинарии, спрашивала у соседки, как надо варить мясо, чтобы бульон был прозрачный, и тащила в дом сыр, колбасу, банки с венгерским горошком и индийский чай, с получки покупала торт или коробку эклеров. Иногда приезжала свекровь, замечала пыль под диваном или недожаренные котлеты и недовольно поджимала губы. Вадик, отрезая себе толстый кусок салями, который приносила в дом Аня, беззлобно посмеивался над ней и называл торгашкой, себя же, благодаря мамаше-художнице, считал богемой. Аня огрызалась: