Ночи Виллджамура
Шрифт:
– Молодому человеку из провинции следует быть осмотрительнее в городе, – заявил культист.
– Я могу за себя постоять.
– Так все говорят. Только никому не удается. Как вас зовут, юноша?
– Рандур Эстеву.
– Вот что, Рандур Эстеву, я вам помогу, причем бесплатно. – Культист встал из-за стола. – В конце этой улицы есть храм с двойными дубовыми дверями. Постучите в них как следует и покажите свою монетку, может быть, вам и повезет.
Рандур встал и протянул ему руку:
– Спасибо, э-м… Простите, не запомнил вашего имени.
– Это потому, что я вам его не называл. – Культист набросил плащ и вышел
Последний клиент Туи не пришел, так что у нее был целый свободный час, и она села рисовать. Вдохновленная новым настроением города, она начала все сначала. Ей хотелось создать что-нибудь фантастичное, что говорило бы о жителях города, запертых, словно птицы в клетках, в своих домах. Возможно, это и будет птица в клетке.
На женщине не было никакой одежды, ведь если она прольет краску, то одежда не испачкается, а смыть ее с кожи – дело пары минут. С той же целью она убрала наверх свои рыжие волосы. Сев на табурет, она повернула мольберт так, чтобы смотреть в окно, на город, на его шпили, мостики, на птеродетт, парящих в небе. С крыш летели брызги воды, на башне вдруг зазвонил колокол. Тую наполняло ощущение безмятежности – фрагменты города согласовывались между собой так легко, точно вступили в тайный заговор, и от этого она чувствовала себя спокойно.
Мастихином и широкой кистью она нанесла на маленький холст голубую пасту. Эту краску она приготовила сама. Из местных пигментов, к которым добавила ингредиент, известный лишь ей, – по крайней мере здесь, в Виллджамуре. Его секрет выдал ей перед смертью один культист – он ходил к ней как клиент, когда ему хотелось чего-нибудь нормального. Субстанция была темной и зернистой, и тот колдун подробно объяснил ей все ее свойства, ведь она была такой же редкостью, как все реликвии в руках культистов, и восходила, быть может, к самим даунирам. Так, по крайней мере, гласил миф. А в Виллджамуре из мифов можно было узнать многое, в том числе и совсем ненужное.
Время от времени она закрывала глаза и наслаждалась прикосновениями прохладного ветерка к коже, потом, встрепенувшись, возвращалась к работе. Сосредоточившись, она заставила себя не думать о том, что делала, чтобы взглянуть на процесс иначе. Вся жизнь – вопрос точки зрения, а для нее важнее всего было искусство. Возможно, те люди, что шли сейчас мимо ее окон, и те, кто приходил к ней за сексуальными услугами, не согласились бы с ней, но для нее возможность выразить себя при помощи красок и кистей была настоящим чудом.
Создание, которое она вообразила, начало обретать форму.
Оно походило на птеродетту – та же чешуя, те же кожистые крылья, – но с телом млекопитающего. Синим оно было лишь потому, что именно этот пигмент Туя выбрала сегодня. Ростом оно было не выше ребенка, но создательница снабдила его такой мощной мускулатурой, что оно при желании могло бы легко вышибить дверь.
Лишь когда вновь пробил колокол, она удовлетворилась проделанной работой. Рисунок, конечно, не был полностью закончен, но со временем он обретет должную форму.
Поднявшись с табурета, она подошла к окну. Астрономическая стеклянная башня ослепительно блестела на солнце.
Повернувшись к окну спиной и чувствуя сквозняк, она снова посмотрела на рисунок. Он определенно оживал. Синяя тварь прямо-таки пульсировала жизнью, как будто набирала настоящий воздух в свои чудные
Внезапно тварь быстрыми пульсирующими движениями стала отклеиваться от холста. Вот она выпучилась вперед, встряхнулась…
И упала на пол.
Смеясь и воркуя, точно мать над младенцем, Туя подняла свое создание на руки и посадила на подоконник. Оно сначала поползло, потом встало на ноги как положено. Развернуло крылья. Туя вскрикнула от восторга. Она не знала, как это у нее получается, и, честно говоря, не очень-то об этом заботилась, ведь ее искусство не отражало жизнь – оно ее создавало.
Похлопав своими новенькими крыльями, тварь оттолкнулась от подоконника и полетела. Порыв ветра подхватил ее и понес между шпилями Виллджамура прочь, и художница опять осталась с тем же чувством одиночества.
Рандур не сразу отыскал дверь, неприметную на неприметной улице. Судя по ее виду, никак нельзя было сказать, что за ней скрываются служители культа. Он не удивился бы, если бы белую каменную стену вокруг двери испещряли тайные письмена или другие замысловатые украшения – что угодно, отвечающее избранности ордена Даунира, старейшей и крупнейшей из всех сект. Ну хотя бы табличку симпатичную. Но стена вокруг двери была простая, белая, а из украшений – лишь подвесная корзинка с армерией, чьи стебли качались на ветру. Проезжавший мимо стражник верхом на лошади бросил на Рандура такой взгляд, что юноша почему-то тут же почувствовал себя виноватым.
Он постучал в дверь.
Окошко в двери отворилось, в проеме появилось мужское лицо.
– Да?
Рандур показал монету:
– Я ищу кое-кого по имени Папус.
Взгляд привратника был прикован к монете.
– Подожди.
Дверь распахнулась, привратник сделал ему знак войти. На нем был черный плащ, под которым Рандур разглядел темную, плотно прилегающую форму, очень похожую на военную.
– Жди здесь, – распорядился мужчина и ушел.
В комнате было темно, но Рандур разглядел резные деревянные панели, а над ними несколько карандашных рисунков в рамках. Запах благовоний создавал в комнате на удивление уютную атмосферу. Почти как в храме Бора, построенном на Фолке именем империи.
Мужчина вскоре вернулся в сопровождении невысокой белокурой женщины в такой же форме. Вместе они обыскали Рандура на предмет оружия, потом посадили его на деревянный табурет.
Спросили, что за дело у него в Виллджамуре. И зачем ему нужна Папус.
Он снова показал свою монету и объяснил, как она ему досталась. Мужчина и женщина переглянулись.
– Она сейчас занята, но, если ты подождешь здесь, мы спросим у нее, сможет ли она тебя принять, – сказала женщина.
И они оставили его ежиться на табурете в холодной и темной комнате. Когда его глаза привыкли к недостатку света, он начал разглядывать рисунки. Это были схематические изображения устройств, которые он счел реликвиями, каждое в окружении незнакомых букв. Он читал по-джамурски хуже, чем говорил, но ему сразу стало ясно, что это какая-то древняя форма языка.