Ночная прогулка
Шрифт:
– Прости меня.
– Что мне твое прости!?
– Дорогая.
Он хотел обнять ее, но рыдающая Анастасия только вздрогнула как от электрического разряда и зарычала:
– Не трогай меня!
– Что мне сделать? Ты только скажи.
– Почему я всегда должна думать? За тебя? Не хочу. Я не знаю, как это исправить. Я просто не понимаю. Как снова посмотреть на тебя и полюбить. И твое «извини», «я не хотел», только унижают меня.
– Я..
– А теперь замолкни. Оставь меня в покое.
И он ушёл.
***
После
Дома в тесной кухоньке гремел пришедший после ночной смены отец – Геннадий Петрович. Невысокий, метр шестьдесят семь, с покатыми плечами и пивным животиком. Суетливый. На широком беззлобном лице в уголках карих глаз выпячивались уродливые шрамы, густая поседевшая бородка скрывала другие увечья, полученные после несчастного случая на производстве. Но не шрамы портили впечатления от его внешности, а покрасневшие щеки от злоупотребления алкоголем. Но надо отдать должное Геннадию Петровичу, когда Антон вышел из тюрьмы, он взял в себя в руки, перестал напиваться до потери сознания. Появился смысл, отцовская забота, долг помочь сыну приспособиться в новом мире.
– Привет.
– Привет.
Отец и сын пожали друг другу руки.
– Что готовишь? И почему не спишь?
– Не спится. Два часа подремал – а потом голодный котяра хороводы заводил, епта. Потом любимая соседка активизировалась и давай расхаживать по паркету, сам знаешь, как у нее пол скрипит. Обычная история. Убил бы её! – Геннадий Петрович посмотрел на брошенный сыном пакет. – Не рано для пива? Час дня!
– Всего по одной, пап.
– И мне купил?
– Что б ни ворчал.
– Ладно, не буду. Но сын… не злоупотребляй.
– Ты тоже.
– Обнаглел.
– Что готовишь? Вкусно пахнет.
– Конечно, вкусно. Доставай вилки, тарелки, кружки. И садись. Ща попробуешь. Пальчики оближешь, епта.
– Другого я и не жду, па.
Суп с квашеной капустой, тушеная в сметане куриная печень с отварным рисом, жареный хлеб на сковороде под хмельное пиво – удовольствие для гурмана. Антон уплетал за обе щеки. Геннадий Петрович был не только кудесником в сталеплавильном деле, но и еще и поваренном. По сути, только он и готовил дома, работа по железнодорожному графику обязывала. Мама Антона, Антонина Игоревна, работала педиатром на две ставки, с понедельника по пятницу, приходила домой поздним вечером, уставшая, с красными от напряжения глазами, валилась с ног. Она вставала за плиту только в двух случаях, когда отец болел (что редкость) или был в затяжном запое (что было не редкостью).
– Вкусно. – Антон добивал себе кипяточку. Отец закурил. За столом. После смерти матери он устанавливал правила. – Спасибо, я нажрался.
– Свиньи жрут.
– Я специально так сказать, если что.
– Знаю, паршивец.
– Спасибо, па.
– На здоровье. Как собеседование?
– Ты помнишь…
– А
– Боюсь говорить.
– Заявление написал?
– Да.
Геннадий Петрович просиял в улыбке. По-отечески похлопал по плечу.
– Начальник визу поставил?
– Я уже отнес заявление в заводоуправление.
– Тогда можешь расслабиться.
– А служба безопасности?
– Не думай об этих козлах. У меня в бригаде каждый второй с синевой на теле. Ничего. Пропускают. Работают. И ты будешь работать.
– Нет у меня такой уверенности, па, после стольких отказов.
– Тебе не отказывали.
– Мне недавно предложили работать уборщиком производственных помещений. За копейки. Это равносильно отказу.
– Я говорил тебе, можно три месяца и уборщиком поработать. Главное залезть. А там – разберешься. Не послушал.
– Мне хватило за других убирать дерьмо.
– Выражения выбирай, – осадил Геннадий Петрович сына, – я тебе не друг.
– Извини.
– Когда позвонят?
– В течение трех дней.
– Ясно. Хорошая новость. Хорошая. Я посуду мыть, у тебя какие планы?
– В гараж к дядьке. Потом хочу в кино сходить.
– С Вовкой?
– Нет. Один.
– А куда Вовка пропал?
– Был у него две недели назад. Попили чаю на кухне. Шепотом. Семья. Работа, ипотека. Матриархат, короче.
– Епта, мужики пошли. Ну, молодежь. Сколько детей?
– Один ребенок. Девочка. Его копия. Глаза такие же голубые, как магниты. Красивая. Но мне не дали поводиться. Его жена была не рада мне. Глаза выдали ее.
– Ничего, успокоится.
– Наверное. Хочешь, пойдем со мной?
Отец засмеялся.
– Не шути так. Никогда не ходил туда. И не пойду. А вот если бы мама была сейчас жива-здорова, она попросила бы с тобой. Она любила кино.
– Надело бы лучшее платье. Вообще, выглядела бы сногсшибательно.
– Ох, и не говори, сынок.
На этом разговор был закончен. Отец и сын погрузились в дорогие и в тоже время раздирающие сердца воспоминания.
Антон ушел в свою комнату.
Он пропустил мамины похороны. Ни спасибо не сказал, не простился, не стал тем, кем она хотела его видеть. Антонина Игоревна не раз заикалась во время семейных застолий на тему будущего её Антошки:
– Механик цеха, а то и завода, – на полном серьезе говорила она.
Не оправдал маминых надежд. Продавал наркоту малолеткам в клубе, чтобы жить на широкую ногу. Чтобы не ждать больших честных денег. Жить – сейчас. И покупать, и покупать, и покупать. Ни в чем себе не отказывать. Мечта…
Антон лег на диван и представил маму: вьющиеся волосы до плеч, утонченная шея, тонкие черты лица, красивая скромная улыбка и проницательные глаза, от которых ничего не скроешь.
– Как тебя не хватает, мам, – не открывая глаз, шептал Антон, лежа на кровати. – Без тебя все по-другому. Не объяснить.