Ночная смена

Dok

Над нами небо голубое — с облаками.Под нами черная земля — небо в лужахЛетят кусочки командира, ёксель-моксельИх не пымать уж никогда. Не пытайся!Летят по небу самолеты — бомбовозыХотят засыпать нас землею, жидким илом всякой дряньюА я молоденький мальчишка — лет семнадцать, двадцать, тридцать, сорок восемь,Лежу

на пузе и стреляю из винтовки — трехлинейки шибко метко — точно в небо! Бегит по полю санитарка, звать Тамарка иль Маринка или Феклахотит меня перевязать — сикось — накосьмне ногу напрочь оторвало железякой — или бомбойв обрат ее не примотать. Взял в охапку!Меня в больнице год лечили — уморилиХотели мне пришить ногу — чтоб как было.Ногу они мне не пришили — троглодиты, охламоны.Теперь служить я не могу — Дайте выпить!

— Забавно, а у нас ее по-другому пели — неожиданно оживляется молчавший до этого Николаич.

— Как — по другому?

Николаич смущается, но все-же нетвердо и неожиданным тенорком напевает:

Ко мне подходит санитарка (звать Тамарка)Давай я ногу первяжу.И в санитарную машину (студебекер)С собою рядом положу.Бежала по полю Аксинья (морда синя)В больших кирзовых сапогах.За нею гнался Афанасий (восемь на семь)С большим термометром в руках.Меня в больнице год лечили — уморилиХотели мне пришить ногу.Ногу они мне не пришили — трагладиты,Теперь служить я не могу.

— Ну и так можно — соглашается Семен Семеныч.

Зданьице, где нас расположили на ночлег, стоит слегка на отшибе, но вход освещен ярко. Выгружаемся и заходим внутрь, не забывая посматривать по сторонам.

Уюта, разумеется, ноль, видно, что готовили для нас место наспех и формально. Придраться не к чему особенно, но явно — холодные сапожники делали — по списку причем: кроватей стоко-то, матрасов — соответственно, белья до кучи — вали кулем, потом разберем!

Говорю об этом братцу. Тот таращит непонимающе глаза и вопрошает с недоумением:

— Кисейных занавесочек не хватает?

— Уюта, чудовище!

— А ну да, Станислав Катчинский, как же! Поспал бы ты в морге на люменевой каталке — не выдрючивался бы, как девственная девственница.

— Какой Катчинский? — осведомляется оказавшийся рядом Семен Семеныч.

— Персонаж Ремарка — «На Западном фронте без перемен». Я эту книжку перед армией как раз прочитал и мне этот солдат понравился — вот я его за образец и взял.

Пыхтя, начинаем расставлять удобнее наставленную абы

как мебель.

— А чем он так хорош-то оказался?

— Он умел в любых самых гадких условиях приготовить — и найти — жратву и устроить удобный ночлег. За что его товарищи и ценили.

— Немудрено. Хотя вот сейчас токо бы прилечь. После морга-то тут куда как здорово, это вашим братом верно сказано было.

— Вас хоть покормили?

— Ага. Куриным супом, представляете? Это ж какая прелесть, если подумать! Картошечка, морковочка, риса чутка — и курицы здоровенный кусище, мягчайший! Петрушкой посыпано, укропчиком! Душистое все — чуть не расплакался. И потом макароны — с тертым сыром и соусом! И кисель вишневый! От аромата нос винтом закрутился!

— Да вы ж уже роллтона сегодня хотели?

— Э, роллтон по сравнению с грамотно и душевно приготовленной пищей — ничто и звать никак. От безысходности — роллтон то. Все — таки жидкое и горячее…

— Во! Братец, слушай, что умные люди говорят!

— Слушал уже, несколько дней. Токо не верю ни единому слову — ибо воистину — харчевался Семен Семеныч и в шавермячных и фэтс-фудах и в прочих богомерзких и отвратных зело местах.

— А куда денешься? Кушинькать-то хочется. А у нас тут не Европы, на каждом шагу ресторанов нету.

— Истинно, истинно говорю вам, чада мои — отверзши уста свои на шаурму совершают человецы смертный грех!

— Эко на тебя накатило, братец, святым духом!

— Дык меня в больнице пару раз за священнослужителя приняли, вот и вошел в роль.

— Стричься надо чаще и лицо делать попроще. А то отрастил конскую гриву, хоть косички заплетай!

— Дык косички как-то не в дугу.

— Почему не в дугу? Вон гусарам было положено по три косички носить — две на висках и одну на затылке. А без косичек — и не гусар значит.

— Ну, так это при царе Горохе было!

— Нефига! Наполеоновские, например гусары — все с косичками были. И отсутствие косичек было весьма серьезным нарушением формы, традиций и обычаев. Да и у наших — таки тоже многие с косичками щеголяли.

— Не, на гусара ваш братец не похож.

— Почему?

— Долговязый слишком. Таких в уланы брали.

— Это что ж, такой серьезный отбор был?

— А как же. И еще серьезней — вон Павловские гвардейцы подбирались все курносые и светловолосые, а Измайловцы — наоборот темные были. С кавалерией — так там еще и по задачам — кирасиры — крупные дядьки в кирасах, да на толстомясых конях — дыхалки хватает на один таранный удар, далеко бежать не могут, зато удар получается страшный. Гусары — мелкие, лошадки тоже мелкие, верткие — эти в разведку и преследовать хороши. Ну а уланы — в пир, мир и в добры люди, да еще и с пиками…

Улан побьет гусара,Драгун побьет улана,Драгуна гренадер штыком достанет, хе-хе,А мы закурим трубки,А мы зарядим пушки,А ну, ребята, пли!Господь нас не оставит…

Допеть Семен Семенычу не дает явившийся опер, злой как черт и столь же недовольный.

— Когда вампир кусает человека, тот непременно становится вампиром… Когда зомби кусает человека, тот непременно становится зомби… Так вот, такое ощущение, что людей покусали дебилы…