Ночная ведьма
Шрифт:
Павел оборвал связь, он не мог ничего сказать в ответ. Выключил ноутбук. Ему никак не удавалось наладить контакт с действительностью, настолько она была невыносима. Молчание его погибшего друга казалось оглушительным.
Он с силой ударил себя по голове. Надо отсюда выбраться. Он не может торчать тут и ждать. Ждать — чего? Он взял себя в руки и кинулся по лестнице вниз, зачем-то перескакивая через три ступеньки. Он не в силах был сесть в лифт и совершить в металлической коробке стремительный вертикальный спуск, вроде Сашиного, только Саша амортизировать падение не смог.
От холода ноги Павла онемели, он едва не упал. Голова была будто
Во тьме холодной лестничной клетки Павлу вспомнилась его детская привычка. Когда ему было четыре года и ему случалось провиниться, он воображал себя властелином времени: если очень захотеть, то можно вернуться назад и изменить ход событий. Позже он перестал взывать к этой сомнительной силе, ведь его отец так и не вернулся. Павел совершал глупость за глупостью, а к взысканиям становился все равнодушнее. Взрослые негодовали от его наглости — учителя сердились, что он губит свои способности, мать была в ярости, — а это лишь подхлестывало его пакостить еще больше.
Но совершить такую большую «глупость» до сих пор Павлу не доводилось. И сейчас он впервые сердился сам на себя.
Павел не решался выйти из здания и очутиться лицом к лицу с дневным светом, шумом и жизнью. Он не знал слов, которые объяснили бы его чувства, и такое с ним случилось впервые. За служебным выходом он наткнулся на темный закуток. Юркнул в него и просидел там несколько часов, не в силах включить телефон и даже открыть глаза. Машинально сжал кулаки и съежился, едва сдерживая рвотные позывы. В голове засела навязчивая картинка — его падение. Много ночей она будет его преследовать, он будет вскакивать в холодном поту, стуча зубами. Снова и снова он будет ощущать стремительное ускорение своего тела под властью земного притяжения. Но сейчас он сидел на бетонном полу, упершись лбом в колени и закрыв лицо руками, а подсознание бесперебойно искало лазейку, чтобы вернуться, продолжить торговаться с этой собачьей жизнью.
Глава 4
Авиабаза в Энгельсе,
февраль 1942 года
— А ну-ка! Пошевеливайтесь, красавицы!
Девушки сложили вещи в казарме, теперь им велели выстроиться в очередь на первом этаже большого здания, в котором им предстояло спать, есть и учиться летной науке. Молодые женщины встали друг за дружкой перед маленькой дверцей.
Представительный военный выпячивал грудь, демонстрируя больше знаки отличия, чем физическую форму, которую, впрочем, поддерживал весьма старательно. Он выждал, когда установится тишина, представился политруком и велел девушкам минуту потерпеть. Наконец он открыл дверь в тесную каморку с бетонными стенами, выкрашенными в темно-зеленый цвет.
Там их поджидал солдат. Окна в здании были распахнуты, за ними валил снег и толкались пилоты, глазея на происходящее. Первая девушка отпрянула было от дверцы, когда поняла, что ее ожидает, но политрук, назвавшийся Иваном Голюком, цепко схватил ее за плечо.
— На стрижку, овечки!
В женском строе поднялся ропот. Девушки хотели улизнуть или упросить начальство. Но политрук остался неумолим. Спустя несколько часов сотне будущих летчиц предстояло быть остриженными по стандарту, в котором не было ничего привлекательного. Девушки понуро подчинялись приказу, как стадо, которое ведут на бойню. На полу каморки росла гора блестящих волос, длинных и пышных кос. Это стало первой потерей в длинном списке утрат, которые их женственность понесет на войне.
— Нечего хныкать, некогда будет кудряшки расчесывать, милочка, — рявкнул Голюк на одну из
— Смотрите на эту брюнеточку, на выходе точно заревет!
Издевательский смех — даже больше, чем взмахи ножниц, — напоминал девушкам о грубости этого мира. В теплушках, которые враскачку везли их четыре дня и ночи, девушки болтали, смеялись и почти забыли о войне. Единственным мужчиной, сопровождавшим их в поезде из Москвы, был пожилой врач, который неустанно опекал, давая отеческие наказы: «Старайтесь побольше спать», «Не пейте воду из лужи».
В животе у Ани заныло от глухого ужаса.
Тебе страшно, Аннушка?
Ее мысли, в которых она искала хоть какое-то утешение, прервал замогильный голос. Перед ней стоял политрук. Аня была самая высокая в группе, тонкие руки и длинные ноги, казалось, вытягивали ее еще больше. Она одна могла смотреть Голюку в глаза, не задирая головы. Политрук снова заорал. Этот мужчина в расцвете лет был бы очень привлекательным, если бы не холодный взгляд его голубых глаз. «Кошачий взгляд», — подумала Аня.
— Что тебя беспокоит, товарищ? Новая прическа отлично подойдет к твоей новой форме! — бросил Голюк не столько в утешение девушке, сколько на потеху зрителям.
Но почему он выбрал именно ее для демонстрации своей власти?
Аня опустила глаза и тут же укорила себя за это. Тело все равно ее выдало. Она чувствовала, что ни в коем случае нельзя проявлять замешательство. Иначе не выжить.
— Не обращай на него внимания, — шепнула ей в спину Софья. — Вперед!
Аня стиснула зубы, глубоко вдохнула и подумала, что с подругой ей повезло.
Они встретились несколько месяцев назад в Москве на строительстве метро и с тех пор не расставались. Софье недавно минуло двадцать пять, она была крепенькой брюнеткой и рядом с высокой подругой казалась совсем коротышкой. А еще она была чуткой, готовой прийти на помощь в нужную минуту. Аня села в парикмахерское кресло, выпрямилась как струна и с замиранием сердца стала ждать первого взмаха ножниц. Изо всех сил удерживая слезы, Аня старалась показать, что она вовсе не хрупкая девчушка и здесь, среди будущих советских пилотов, она на своем месте. Ей следовало вести себя крайне осторожно, ведь сейчас на нее нацелились десятки глаз. И не только потому, что Голюк ее унизил, но и потому, что ее прекрасные волосы водопадом обрушились ниже пояса. Они были черные, а их синеватый отлив перекликался с глубиной цвета Аниных глаз — серой радужкой с темно-синим ободком. С ранних лет миндалевидные глаза и черная грива восхищали окружающих. Аня была сухощавой, как и ее высокий белокурый отец, а вот удлиненный разрез глаз и черные как смоль косы достались ей от матери-якутки. Узнав, какая судьба уготована сегодня ее дочери, мать точно упала бы в обморок.
Когда солдат начал дрожащими руками остригать Анины волосы, все притихли. Даже полкового парикмахера пугала задача обкромсать эту роскошную лавину. Девушки, ожидавшие очереди, в последний раз оглаживали свои нежные локоны.
Послышался шепот кого-то из мужчин:
— Что Голюк делает? Странно. Он же обычно в это не встревает…
Даже мужчин-пилотов смущало присутствие политрука, им казалось, что тот зашел слишком далеко.
На губах политрука змеилась ядовитая улыбка, из уголка рта свисала потухшая сигарета. Заложив руки за спину, он молча стоял перед женщинами и пристально оглядывал их одну за другой. Голюк внушал страх и явно этим наслаждался. Ни одна из девушек не могла выдержать его взгляда.