Ночник. 365 микроновелл
Шрифт:
Нет, спасибо, не хочу.
Вижу рядом поэта Льва Рубинштейна. Он хихикает:
– Что, тебя не поняли?
– Да нет, – говорю, – поняли.
– Ну, это пока, – говорит он. – Скоро перестанут. Тебе осталось года три-четыре. Вот я старше тебя, и меня уже почти не понимают.
Лева, грустный, худенький, цепляет на спину разноцветный детский рюкзачок, машет мне рукой и скрывается в толпе.
И прямо встык второй сон
Стою у афишной тумбы. Не там, где разговаривал
Знакомые фамилии режиссеров, незнакомые названия театров.
Спиной чувствую, что сзади кто-то стоит и на меня смотрит.
Хочу повернуться. Слышу женский голос:
– Не поворачивайся, пожалуйста.
Хоть и «пожалуйста», но очень решительно.
– Ладно, – говорю. – Не буду. Это ты?
Я не знаю, кто она на самом деле. Но во сне я как будто очень близко с ней знаком. Даже более чем близко. Но не в любовном смысле, а просто – уже много лет плотно общаемся. Поэтому я рад нашей встрече. И не очень удивляюсь ее просьбе не поворачиваться к ней. Она всегда такая, со всячинкой. Может, она плохо накрашена, откуда я знаю. У нее такое бывает.
– Я, я, – говорит она. – Ты что, по голосу не узнал?
– Узнал, конечно. Ну, как ты? – спрашиваю.
– Уезжаю, – говорит она. – В Албанию.
– Зачем?
– Жить, – говорит она.
– Но почему в Албанию? Ты не знаешь албанского языка. Он очень трудный. Ты его не выучишь.
– Так даже лучше, – говорит она. – Буду жить, как глухонемая. Всё забуду, всех забуду.
Цензура
Разноцветные круги на льду обозначают, что писать и публиковать можно, а что – нельзя. В середине круг метрового диаметра – это совершенно точно можно.
Вокруг – полоса шириною тоже в метр, обозначает «скорее всего, можно». И вот так – десять кругов. Все круги разных цветов, причем бессмысленно разных. Не так, чтобы самое разрешенное – бело-розовое, а самое запрещенное – черное, к примеру. Нет, вперемешку.
Получается такая как будто бы красивая круглая мишень двадцатиметрового диаметра.
Она нарисована на льду Москвы-реки, под Крымским мостом.
Второй сон. Шампиньоны
Мне говорят:
– Твой друг Юра теперь выращивает шампиньоны.
У него самая большая фирма по этой части.
< Во сне я прекрасно понимаю, о ком идет речь, но проснувшись, забыл начисто. >
– Вот это да! – говорю я. – Самая большая в Москве?
В России?
– Нет, в Гаване, на Кубе. Там вообще-то мало едят шампиньонов. Так что она небольшая. Самая большая в Гаване, но вообще-то маленькая.
– Что он там вообще делает, в Гаване? – спрашиваю я.
– Ждет, когда его пригласят главным редактором.
Я удивлен. Ведь мой
– Любой может стать главным редактором! – вдруг кричит он. – Простым редактором отдела – нет, а главным – да!
– Да неужели? И вообще, ты что разорался?
– Да как ты не понимаешь, – кричит он, чуть ли слюной не брызгая, – ведь главный редактор – это так, общее руководство! Пахать за него будут шеф-редактор, исполнительный редактор и ответственный секретарь.
Ну и редакторы отделов. А он будет раз в неделю приезжать и говорить: «Ну-ну, все очень мило, а не запланировать бы нам интервью с кем-нибудь этаким, а?
И еще не заказать ли материал про что-то вот растакое, чтоб ни у кого не было? Жду ваших предложений к следующей редколлегии».
– Ерунда, – говорю я. – Это совсем не так.
– Нет, так! – говорит он. – Любой может быть главным редактором, или директором большого банка, или министром. Особенно министром! Вот я, например, я смогу быть министром чего угодно!
– А я не смогу, – говорю я.
– Ты завидуешь! – непонятно почему вдруг вспыхивает он. У него горят щеки. – Это зависть! Ты полон зависти!
– Я чего-то другого полон, – говорю я. – Надо бы в сортир сходить, от греха…
Просыпаюсь и иду в сортир.
Секретарша
Зачем-то звоню на Таллинскую киностудию. Очень долго диктую свое имя и фамилию секретарше. Я должен представиться, иначе она меня не соединит с нужным человеком. Она все время переспрашивает, путает буквы. Я устаю и вешаю трубку.
Второй сон. Музыка
На Каретном ряду, где я раньше жил, стою на балконе своей комнаты. Она выходит во двор. Дом буквой «П».
Балкон близко к углу. Наша квартира на одиннадцатом этаже. Я вижу, как в квартире на десятом этаже – как бы наискосок и ниже – девушка играет на рояле. Слышу красивую музыку. Рядом с ней – учительница.
Очень красивая, живописная сцена, как на салонных картинах XIX века. Рояль, ковер, свечи, ноты на ажурном пюпитре, пышные занавески, длинные платья, длинные завитые волосы у обеих женщин.
Сначала все хорошо, потом учительница начинает таскать ученицу за волосы.
Потом девушка опять начинает играть.
Хочу сфотографировать ее, достаю камеру, но окно, которое только что было совсем прозрачным, вдруг начинает сильно бликовать и отсвечивать. Ничего не видно.
Третий сон. Янаев
Худой старик с редкими, гладко зачесанными назад волосами, в старом синем костюме со скромным рядом орденских планок. Такой вот советский ветеран войны и труда, которых в мое время полно было в любом учреждении. Смотрю на него – это путчист Геннадий Янаев.