Ночное солнце
Шрифт:
Она не понимала.
Все понимала Рута. Вначале обеспокоившись по чисто педагогическим соображениям, она вскоре убедилась, что прыжки Петр совершает нормально, даже лучше многих других. Успокоилась. Потом тоже стала присматриваться. И быстро разгадала, в чем дело.
Однажды, когда они сидели с Петром на траве, отдыхая после прыжков, она сказала ему:
— Знаешь, Петр, один французский писатель, не помню кто, сказал: «Если не находишь покоя в себе самом, бесполезно искать его в другом месте…»
— Это сказал Ларошфуко, — заметил
— Да, и я узнала его от Зои, — задумчиво проговорила Рута.
— А почему вы его вспомнили? — Он подозрительно поглядел на нее.
И встретил в ответ ее, как всегда, спокойный, внимательный взгляд.
— «В другом месте» — это ведь относится ко всему — бесполезно искать в воздухе, на спортплощадке, на татами, всюду.
— Я ничего не ищу, — отвернувшись, пожал плечами Петр.
— Ищешь, — с несвойственной ей сухостью сказала Рута, — а надо по-другому.
— Как? — простодушно спросил Петр.
— Разные, наверное, есть способы, — неторопливо рассуждала Рута, — для каждого свой, подходящий. Могу поделиться личным опытом.
Петр вопросительно посмотрел на нее.
— Надо честно и трезво, обязательно честно и трезво все обдумать, принять решение. Это главное — принять решение. А уж приняв, проводить его в жизнь. Твердо.
— Легко сказать, — усмехнулся Петр.
Он разговаривал с ней сейчас как с самым близким другом и даже не задумывался, говорят ли они об одном и том же. И о чем вообще говорят.
— Знаешь, Петр, если я, девчонка, могла так поступить, то уж ты-то — парень, с твоим характером…
— Вы? А когда…
— Давно, давно, — перебила она. — Это было давно, но было. Вот делюсь опытом. Сначала трудно, потом проходит.
— Может быть, когда все ясно, — слабо возразил он, — а когда ничего не ясно?
— А тебе еще ничего не ясно? — задала Рута неожиданный вопрос. Это был жестокий вопрос. Петр даже не понял сначала. Но потом как-то сразу прокрутил перед мысленным взором этот короткий разговор и ужаснулся. Нет, не тому, что Рута все знала или угадала, говорила с ним о сокровенном, а он дал втянуть себя в этот разговор, но самому ее вопросу. Действительно, неужели не ясно, что между Ниной и им все кончено? Что у них теперь разные пути? И не важно, в конце концов, кто виноват.
Он встал и, так ничего не сказав, ушел к себе в палатку. Легче ему после этого разговора на душе не стало. Ясно или не ясно? Однако он дал слово Нине приехать. Может быть, вообще все будет хорошо, и все у них опять наладится? Да нет, не наладится.
Вскоре они возвратились из лагерей в город.
Петр имел на счету десятки разнообразных прыжков, второй разряд. Он стал опытным спортсменом. И мышцы накачал — будь здоров! Хотя порой он ощущал непонятное сердцебиение — часто-часто, как хвостик у собачки. Смех, да и только. Впрочем, порой он с тревогой вспоминал своего спортивного врача и разнос, который устроил ему тренер. «Уж не перетренировался ли я?» — спрашивал он себя.
Когда
— Отец, есть разговор.
Илья Сергеевич немного удивился. Последнее время они об училище не говорили. Илья Сергеевич знал, с какой щепетильностью Петр воспринимает малейшее касательство отца к его поступлению в училище, как он все время боится, чтобы положение и имя отца не повлияли на отношение к нему, не давали бы какое-нибудь преимущество. Поэтому сам он не заговаривал на эту тему с Петром. Эту сложную дипломатическую ситуацию бестактно нарушала лишь Ленка, вмешиваясь в дела брата, задавая кучу неуместных вопросов и ему, и отцу. Но вот о чем-то хочет говорить сам Петр.
— Слушаю тебя, — просто сказал он.
— Отец, вот вызов, надо ехать в Рязань. Но у меня еще без малого две недели. Я хотел бы провести их в Москве. — Он вопросительно уставился на отца.
— Понял, — сказал Илья Сергеевич. Он действительно сразу все понял. — Ну что ж, поезжай. Выясни все для себя.
Петр молчал. Его поразила схожесть выражений — и Рута, и отец, по существу, сказали одно и то же.
— Да, отец, надо все выяснить, — сказал он решительно. — Так я поеду?
— Поезжай. Завтра позвоню Николаю (это был друг отца, тоже генерал, служивший в Москве). Остановишься у него. Когда думаешь ехать?
— Если не возражаешь, послезавтра.
— В добрый час, — сказал Илья Сергеевич, он хотел что-то добавить, но промолчал. Сентиментальность была ему чужда.
И через два дня скорый поезд мчал Петра в столицу. Настроение у него было смутное. Он думал, что отдохнет, хотя бы придет за это время в себя. А оказалось, что все по-прежнему, даже физически он чувствовал себя как-то не так. Словно на высокую гору вскарабкался.
— Ты на вокзале? — спросила Нина, едва он позвонил.
Свой телефон она сообщила в коротком, довольно сумбурном, беспорядочном письме, единственном, которое он получил от нее за это время.
— Нет, — сказал Петр, — я у друзей отца. Я у них остановился.
— Так тебя не надо устраивать? — задала она новый вопрос, и в ее голосе послышалось ему облегчение.
— Если это единственное, что тебя интересует, то не надо. — В нем росло раздражение: могла бы встретить его и другими словами.
Но Нина не заметила или не захотела заметить его тона.
— Ты знаешь, где на улице Горького Центральный телеграф?
— Найду.
— Только не спутай. Центральный телеграф не Центральный почтамт, тот на Кировской. Я буду там в семь. Жди.
— Хорошо…
Вот и весь разговор. Петр был немного растерян, мысленно он представлял себе самые различные варианты этого первого московского разговора, но только не такой, какой-то деловой, торопливый.
Друзья отца приняли его хорошо, предоставили отдельную комнату — сын-студент был на практике, — пообещали достать билеты на разные концерты, стадионы, выставки.