Ночное солнце
Шрифт:
Казалось, совсем рядом пожелтевшая трава, кусты, коричнево-зеленые маскировочные сети, огромные стволы гаубиц. И этот неторопливый солдат, с засученными рукавами серого кителя, внимательно, словно на стрельбище, перемещавший вслед за ним черный зрачок карабина. До земли оставалось метров десять.
И в этот момент немец, стремясь встать поудобнее, переместил ногу, зацепился за что-то и едва не упал. Он замахал руками, чтобы удержать равновесие, чуть не выронил карабин… Чайковского отнесло за кусты. Он приземлился, отцепил подвесную систему, вставил новый диск в автомат.
Бой
Так бывало, разумеется, редко. Судьба не щедра подкидывать коряги под ноги целящихся в тебя врагов. Как правило, выживший на войне обязан этим прежде всего себе самому. Своему умению, опыту, своей быстроте, силе, ловкости, решительности, смелости.
Когда-то давно, еще в училище, — теперь казалось, что с тех пор прошли века, — Чайковского учили на занятиях, маневрах действовать так, словно шел самый настоящий бой. В общем-то это азбука любых занятий. Но он прекрасно помнил, как кому-то лень было пригибаться, неохота ползти. Кто-то — лишь бы — занимался штыковым боем, не особенно старался, метая гранату. Были такие. Он, конечно, не вел подсчетов, но и так бросалось в глаза, что в первую очередь погибали те, кто в свое время считал учения учениями. А не боем. За сбереженный тогда пот, они платили теперь кровью. Истину «тяжело в ученье — легко в бою» знает каждый солдат. Принимают, увы, не все…
За эти военные годы Чайковский мог припомнить десятки случаев, когда он сам себе объявлял благодарность за прилежание в училище.
Например, такой. Выполнив задание, он возвращался со своей ротой к линии фронта. Стояла зима. Не очень холодная, скорее, даже сыроватая — конец февраля. Шли на лыжах, довольные, — задание выполнено, потерь нет, до дому рукой подать.
И вдруг (ох, сколько этих вдруг бывает на войне!) нарвались на колонну противника. Почему колонна шла не дорогой, а, как и они, глухой лесной просекой, неизвестно. Быть может, потому, что то был лыжный батальон, в чем, увы, они очень скоро убедились. Завязался бой лихорадочный, путаный. Обе стороны были застигнуты врасплох. Все же десантники оказались быстрей: они привыкли быть всегда настороже, они шли в тылу врага, а немцы считали себя дома. Но уж больно неравны были силы. Десантники начали уходить. Так получилось, что, отвлекая на себя немцев, Чайковский с несколькими солдатами оторвался и, преследуемый едва ли не ротой противника, углубился в лес.
Вот тогда и началась эта немыслимая гонка. В конце концов она превратилась в самый настоящий лыжный кросс.
Десантникам важно было не просто уйти, важно было не допустить, чтобы расстояние сократилось до прицельного выстрела. Иначе их бы просто перестреляли из автоматов. Ведь врагов было во много раз больше.
Немцы были первоклассные лыжники, а десантники возвращались после боя. И все же Чайковский и его люди сумели уйти. Они просто оказались выносливее, быстрее, техничнее. На соревнованиях им бы вручили приз — эдакий красивый кубок или вазу.
Здесь
Другой раз Чайковский получил приказ десантироваться в глубоком тылу врага с заданием уничтожить важный железнодорожный мост. Днем и ночью шли по мосту эшелоны с техникой, боеприпасами, войсками: немцы готовили наступление.
…Их выбросили ночью, в глухом лесу, при сильном ветре. Уже тогда он недосчитался людей. Когда же, взобравшись на высокое дерево, он под утро начал рассматривать мост, у него едва не опустились руки. Сведения, сообщенные авиаразведкой, лишь в слабой степени отражали действительное положение дел. В очень слабой степени. Казалось, целая армия окружила это могучее сооружение. Оба берега на сотни метров были покрыты дотами и дзотами, окутаны колючей проволокой, заминированы. К одной из бетонных опор были подвешены люльки. В люльках разместились пулеметы, мощные прожекторы.
Что делать?
Почти сутки неотрывно наблюдали десантники за мостом, скрытно переправились на другой берег, кружили, высматривали. Потом строили планы, обдумывали, ломали голову.
Наконец Чайковский отдал приказ на штурм моста. Это был жестокий приказ — он обрекал многих из его солдат на гибель. Но выбора не было. Каждый, с грохотом проходивший по мосту эшелон, обрекал на гибель неизмеримо большее число советских людей.
Промежуточных бетонных опор было две, но люльки с пулеметчиками и прожекторами имелись почему-то лишь на одной.
Хитрость плана заключалась в том, что именно эту опору и решено было минировать. Атаковать же незащищенную. Переключить внимание защитников моста на атакующих, незаметно подобраться ко второй опоре и взорвать ее.
В глазах немцев атака на незащищенную опору логична.
Десантники захватили с собой и плавсредства, и много взрывчатки, и различные приспособления, чтобы побыстрее вскарабкаться на мост. Атака началась в последние часы ночи, когда самый сладкий сон у тех, кто спит, и труднее всего бодрствовать тем, кто бодрствует.
Надувные лодки с десантниками охрана обнаружила, когда они пытались проскользнуть в неосвещенных прожекторами промежутках.
Завыли сирены. Бешено затараторили пулеметы. На берегу послышались крики, топот ног, зажглись огни. Пули, словно ливень, застучали по воде. Десантники отвечали автоматным огнем. По ним стреляли и с берега, и с моста, но им все же удалось сбить большинство прожекторов.
И пока на реке, на берегу вокруг моста, все кипело, капитан Чайковский всего с несколькими бойцами, лучшими пловцами роты, буксируя взрывчатку и стараясь держаться под водой, бесшумно подплыл к мосту.
Над ними нависал черной громадой мост. Казалось, он где-то там, на недосягаемой высоте, слившийся с ночью и потому казавшийся безграничным. И бетонная опора представлялась могучей, неуязвимой. С крепившихся у ее вершины, теперь после уничтожения прожекторов невидимых, люлек в сторону атакующих вторую опору десантников неслись свинцовые струи.
Бойцы двигались так медленно, так бесконечно медленно в этой холодной, казавшейся густой, словно деготь, воде! У второй опоры один за другим погибали их товарищи, отвлекавшие на себя огонь…