Ночной гонец

Муберг Вильхельм

После того как старая крестьянка покинула усадьбу, господин Петрус зашел в поварню к матушке Бригитте, чтобы взглянуть на баранью ногу.

Это был окорок молодого барашка, но до того тощий и высохший, что тошно было глядеть на него. Верно говорила матушка Сигга — весу в нем было не больше шести фунтов. Пастор повертел постную, жилистую баранью ногу. И тут вспомнились ему жирные, откормленные телята, которых приводили когда-то из Брендеболя в пасторскую усадьбу. Это были отборные семинедельные молочные телята, вспоенные жирным, неснятым молоком. Мясо у них было вкусное, сочное. Куски жареной телятины таяли во рту, точно мед.

Господин Петрус Магни стоял в поварне, держа в

руках тощую, жилистую баранью ногу, и в душе его поднимался гнев против дворян, посягнувших на права духовного сословия.

День и ночь скачет гонец

Отныне три податных хозяйства Брендеболя находятся под властью Убеторпа; деревня Брендеболь входит в помещичьи владения.

Как только взойдет солнце и пропоют петухи, крестьяне собираются, чтобы идти на барщину в господскую усадьбу. Они выходят из низеньких дверей своих домов, потягиваясь после сна, вялые и безрадостные. Смотрят на пашни, которые всё еще называют своими, хотя их земля теперь принадлежит помещику. Они бросают взгляд на свои поля, а потом идут возделывать чужие. Они поджидают друг друга, стоя на пороге, а затем, собравшись небольшой кучкой, медленно трогаются в путь.

По утрам кучка крестьян в серых армяках не спеша бредет в господскую усадьбу. Люди еле переставляют ноги. Куда им спешить? Строить господский дом, возделывать господские поля? Дома их ждут свои поля, у них своих дел хватит. А с помещичьим полем и погодить можно. Армяки болтаются на тощих плечах, словно на кольях изгороди. В этот голодный год многие носят слишком просторную одежду. Мяса на костях не хватает, и потому штаны отвисают на заду. От соломы, почек да кореньев мужичий зад не раздобреет. А когда тощает тело, армякам да штанам просторнее. Одежда на крестьянах изношенная, вся в прорехах, заплата на заплате.

Стучат деревянные башмаки, идут подневольные мужики. Кучка крестьян в серых армяках бредет на барщину в господское имение. Эти люди попали в кабалу к помещику, потому что усадьбы их входят в свободную милю. На барщине день кажется вдвое длиннее, чем на своем поле.

На своем поле крестьянин распрямляет спину, когда сам того захочет, на барщине — когда надсмотрщик прикажет. Дома он хозяин собственной спине, на барщине он ей не хозяин; помещик сам решает, когда ей гнуться, а когда разгибаться. Дома крестьянин сам хозяин своему телу, на барщине им владеет помещик. Одно дело — работать без принуждения, по своей охоте, и быть самому хозяином, иное дело — работать на помещика из-под палки.

Дома солнышко колесом катится по небу, — на барщине оно словно приклеено к небу. Одно дело — доля свободного человека, иное дело — доля яремного вола. Одно дело — своя воля, иное дело — господская неволя.

Чего ради должен бонд строить господские хоромы?

Чего ради должен бонд возделывать господские поля? Оттого, что земля его вошла в свободную милю и владеет теперь ею помещик.

Поздним вечером кучка крестьян медленно бредет по дороге домой. Усталые руки болтаются в рукавах, еще сильнее отвисают штаны на заду. Прошел еще один день на барщине, а сколько дней им осталось — про то никому из них не ведомо. Сперва они должны были отбывать барщину два дня на неделе — так было им обещано, — но потом с них потребовали три дня, а в страду и все четыре выйдет. Помещичий фохт сулит одно, а получается другое. Сами крестьяне не знают толком, какие повинности положено им отбывать. Другой уведомляет их о том при надобности. Им же положено знать только одно — ходить на барщину сегодня, и завтра, и послезавтра — и так без конца.

Стучат деревянные башмаки, идут подневольные мужики. Идут они по утрам

на барщину, возвращаются по вечерам в деревню.

Вот так — взад и вперед, взад и вперед. Тот, кто ходит лишь взад и вперед, — топчется на месте, пути его не будет конца вовеки. Кучка крестьян, что ходит между поместьем и деревней, не видит конца своему пути. Путь этот не длиннее четверти мили, но когда ноги поденщиков меряют его изо дня в день, взад и вперед, взад и вперед, он может растянуться на тысячи миль. И нет тому пути ни конца, ни краю. Это путь рабства, бесконечный путь по земле помещика. Начинается день — и крестьяне идут в имение, кончается день — и крестьяне возвращаются в деревню. Но они идут по кругу, а у круга нет ни конца, ни начала.

В Брендеболе наступили перемены. В Сведьегорде живет Ларс Борре, караулит посевы, надзирает крестьян. Его недремлющее око следит, чтобы они ничего не утаили от помещика. В деревне завелись новые обычаи. Прежде староста трубил в рог, созывая односельчан на сход у колодца. На сходе они одобряли то, что считали правильным, и отвергали то, что считали несправедливым. Но крепостным помещика Клевена не о чем держать совет. Вместо схода у них теперь фохт Ларс Борре. Нет у них теперь своих дел. Да и какие могут теперь у них дела быть? Как для них лучше, о том они узнают от фохта. И незачем им ломать себе голову. Отныне им нечего одобрять и нечего отвергать. Им теперь не нужно забивать себе голову и держать совет на деревенских сходах.

В деревне наступили перемены. Об этом говорит грамота, прочитанная на уездном тинге в Упвидинге и занесенная в уездную книгу: «Я, Бартольд Клевен из Убеторпа, Скугснеса и Рамносы, сим уведомляю, что три податных хозяйства Брендеболя входят в свободную милю Убеторпа, по каковой причине я эти три хозяйства, согласно привилегиям, данным мне ее величеством, своими почитаю и беру под свою руку, в чем и подписуюсь собственноручно».

Новые порядки заведены в Брендеболе. Они закреплены тингом, одобрены законом, записаны в судебные книги. Отныне Брендеболь — барщинная деревня, со всеми обычаями барщинной деревни. Брендебольцы должны понять, что они теперь барщинные люди помещика Клевена.

Оттого-то и надзирает теперь Ларс Борре за тем, чтобы крестьяне отправлялись по утрам на барщину в господское имение.

Люди эти всегда жили по солнцу. Вставали, когда вставало солнце, а когда солнце садилось, они шли на покой. Они жили как цветы, что всегда поворачивают головки вслед за солнцем. Праведным было для них лишь то, что делалось по солнопутью. По солнцу жили они, и в том была их вера. И сейчас ходит оно по небу извечным своим путем, но для них все пошло навыворот и вспять. То, что вчера было правдой, нынче обернулось кривдой. Настали новые времена. Старые, извечные законы обернулись беззаконием; прежде люди держали путь по солнцу — теперь они идут против солнца. И брендебольцы не могут взять в толк, что же стряслось. Видят, солнце идет по небу своим путем, но сами они разминулись с солнцем. Они идут дорогой рабов. Солнце ходит по небу извечным праведным путем, а на земле творится неправда.

Кучка крестьян бредет по дороге из деревни в барское имение — утром и вечером, взад и вперед, взад и вперед.

Стучат деревянные башмаки, идут подневольные мужики.

* * *

Но недостает среди брендебольцев одного крестьянина. Двенадцать крестьян числится в деревне в поземельной книге, а на барщину идет всего одиннадцать. Двенадцатого никогда не бывает среди брендебольцев. Да о нем никто и не спрашивает. Никто не говорит: «Что же это нет его?». Фохт — и тот никогда не вспоминает его, не спрашивает: «Где этот человек? Почему не явился?»