Ночной гонец

Муберг Вильхельм

— Так ты говоришь, ничего не слыхать про штафет?

— Мне о нем ничего не ведомо.

— Будьте начеку! Тайный штафет может дойти и до вас!

Йон Стонге все еще прижимал левую руку к груди, сердце у него нестерпимо защемило. Острия утренней звезды вонзились в его тело. Как ему избавиться от них?

И он пустился в длинные рассуждения. Ему, мол, ведомо, что в Брендеболе никто не замышляет крамолы и кровопролития. Односельчане, правда, ропщут на непосильные поборы и на тяжкую барщинную повинность. Их беззаконно принудили отбывать барщину, им хотелось бы вернуть свои права, и за это их никто не вправе осудить. Но ни

один из крестьян не собирается бунтовать и идти против власть имущих. Такого у них и в мыслях нет. Хорошо бы, если бы им удалось вернуть себе нрава по доброму согласию.

От таких слов фохт просиял и успокоился. Он встал и похлопал старосту по плечу:

— Ну, я вижу, Стонге, ты бунтовать не станешь и не пойдешь за смутьянами… И не прогадаешь! — Ларс Борре подумал немного и добавил: — У тебя вроде осталось еще полбочки оброчной ржи?

— Да, около того.

— Эту рожь я тебе дарю. Оставь себе.

— Стало быть, мне можно оставить ее себе на прокорм? — подивился староста.

— Да, на прокорм. Пеки, знай, хлеб из чистой ржаной муки. Ты его заслужил.

С этими словами Ларс Борре ушел в дом. Йон Стонге не двигался с места, недоверчиво глядя ему вслед.

Неужто и вправду ему не придется больше есть хлеб, замешенный на мякине, почках и коре? Неужто фохт сам, своими руками, отдал ему оброчную рожь? Что-то не похоже это на Ларса Борре. Может, он нынче выпил и от этого подобрел? Хотя Стонге не заметил, чтобы он был навеселе. Но что сказано, то сказано: староста может взять себе полбочки оброчной ржи.

Стонге стоял, радуясь своей удаче, но тут рука его коснулась груди, и он вспомнил о том, что спрятано у него под армяком. На груди у него схоронена окровавленная доска со знаком утренней звезды.

Староста повернул обратно с полдороги. Он не пошел в усадьбу Бокка и дела еще не кончил. Надо обождать, покуда фохт уляжется спать. Он свернул на тропку и пошел к покосу на берег озера. А с тем делом успеется, он пойдет к Бокку сегодня же вечером.

«Скачи! Скачи! Нынче же в ночь! Скачи в Виссефьерду!»

Но ленсман со своими людьми уже выехал на розыски. По всем дорогам выставлены заставы.

Йон из Брендеболя подходит к изгороди, опоясывающей луг. Вдруг он останавливается как вкопанный и глядит на нее во все глаза. Он не сводит взгляда с кольев изгороди. Ничего приметного в них нет — колья как колья, можжевеловые, заостренные, очищенные от коры; локтя на два выступают над перевязью. Они ничем не отличаются от других кольев, но староста не может отвести от них взгляд. Он долго смотрит на них, а потом проворно перелезает через плетень.

Он идет по лугу, подходит к ручью и пьет чистую воду из железного ковша, что лежит на берегу. Он заходит в густой лозняк, останавливается помочиться, а потом идет дальше. Он опять подходит к изгороди и застывает на месте. Глаза его опять прикованы к кольям. Ничего диковинного нет в этих кольях, но староста все разглядывает их. Острые концы их локтя на два выступают над перевязью. Эти колья вбивают по два в землю и накрепко перевязывают ивовыми лозинами, чтобы они не расходились. Много раз видел Йон Стонге такие колья и сам вбивал их в землю, уж ему-то они не в диковину. Но он долго стоит, не отводя от них глаз, а потом поворачивает обратно. Он не перелезает через изгородь, он идет другой дорогой.

Нынче вечером Йон Стонге, завидев изгородь, пятится назад и обходит ее стороной. Ибо чудятся

ему на ней страшные видения. Не мудрено, что староста со страхом пятится от каждого плетня. Ведь на кольях насажены отрубленные головы. Он узнает лица. Он останавливается, долго глядит на них, а потом сворачивает в сторону. Острия втыкаются в красное мясо на растерзанной шее; крепко сидят головы. Не чужие головы видит он, а головы своих односельчан. Узнает людей, с которыми встречается и беседует всякий день. Это их мертвые головы натыканы на колья.

Остекленевшие белки глаз, оскаленные рты с вывороченной верхней губой, с обнаженными деснами, белыми, точно брюхо дохлой рыбы, слипшиеся окровавленные бороды, шевелящиеся на ветру… Эти мертвецы выставлены для острастки и предостережения. Они понесли кару за то, что передавали крамольный штафет.

Голова, посаженная на кол, точно дорожное пугало, — вот удел зачинщиков бунта. Мертвая голова на изгороди — вот участь того, кто передает штафет.

Ханс из Ленховды, клейменый палач, безухий, изукрасит мертвыми головами все изгороди по дороге между Брендеболем и Убеторпом. Он посадит их на колья по дороге между деревней и поместьем для устрашения крестьян. И увидит тут жена мужа, мать — сына, сын — отца. Будут они, проходя по дороге, кивать своим родимым, но мертвецы на кольях не кивнут им в ответ. Вороны исклевали головы, и теперь голые черепа белеют, словно голуби на ветках.

Барщинные крестьяне будут ходить этой дорогой утром и вечером, туда и обратно, ходить они будут тихо и покорно.

Стучат деревянные башмаки, идут подневольные мужики.

Йон из Брендеболя узнает эти мертвые головы. Но одна из них особенно страшит его. Это его собственная голова.

Он идет к берегу озера и останавливается, когда вода подступает к самым ногам. Он сует руку за пазуху. Он может это сделать. Он может бросить штафет в самую глубь озера. Если привязать к нему камень, он потонет. На дне озера будет лежать эта доска, покуда не сгниет.

«Скачи сам или пошли другого вместо себя!» Он мог бы отправиться в путь на колченогой кобыле, рысцой она не хуже других довезла бы его. Но он не хочет скакать прямиком на виселицу. Не хочет, чтобы его зарыли в этой проклятой богом земле без покаяния. Легче ли станет его вдове и осиротевшей дочке, если он лишится жизни и его неприкаянная душа будет терпеть вечно муку? Не станет он из-за этой доски губить свою жизнь на вечное горе себе и своим родимым! Никому от этого пользы не будет.

«Пошли другого вместо себя!» Но он не может послать на смерть другого. Не может он глядеть, как Клас Бокк оседлает нынче вечером коня, — у него молодая жена и новорожденный сын. Ни на кого из соседей не хочет он навлечь погибель. Если по его вине будет загублена чья-то жизнь, так ведь его совесть замучит! Лучше уж утаить и схоронить эту смертоносную доску, чем ради нее загубить человеческую душу.

Староста стоит на берегу озера и ищет камень потяжелее. Но не находит. Он все еще держит в руках окровавленную доску, он еще не утопил ее в озере.

«Смерть предателю, что осмелится задержать штафет!»

Но доска никогда не появится больше на свет божий, она будет лежать на дне озера, покуда не сгниет и не истлеет. Никто не знает, что штафет прибыл в деревню, староста никому еще не открылся. Никто про это не знает, да никто, верно, никогда и не дознается. Потопить доску в озере, и никогда она не выплывет.