Ночной гонец
Шрифт:
Он ничего не ответил, но слышно было, как его пальцы снова хрустнули.
Лучина в фонаре горела, вспыхивала, и обгоревшая верхушка с треском отваливалась. Хозяйка Сведьегорда приладила новую лучину и сказала:
— На то была воля божья — вернуть тягловому крестьянину Сведье его права, да ожесточились сердца у королевы и помещиков, яко у фараона в земле египетской. Да и от пастора Петруса Магни из Альгутсбуды помощь тоже невелика. Но господь изберет другого. А покуда фохт снимает еще один урожай с нашего поля.
Он замолчал, и молчание это показалось ей долгим и тревожным. Потом он сказал хмуро:
— Может, я помогу господу? Кто же
— Пастор Петрус Магни говорит, что господь пошлет к нам нового Моисея. Господь бог даст нам праведного короля.
— Может, врет пастор. Свое право надо отвоевывать самому. Мне оно ближе всех.
— Куда тебе, бедняку, против господ!
— Сам свое право потребую.
— Не совладать тебе с ними.
— Совладаю, если жизни не пожалею.
— Нет тебе на то моего благословения!
— Сам, благословясь, пойду.
— Прежде ты не смел ослушаться матери.
— Стало быть, вы даете мне совет спасать свою шкуру?
Она не стала больше перечить сыну. Она теперь поняла, как ожесточилось его сердце с тех пор, как он ушел из дома. Что толку бить кулаками по скале? Когда он сказал, какой ценой хочет вернуть свое право, заныло сердце у той, что породила его, но ему она и виду не подала. Хватит и того, что он увидел ее посох.
— Господь бог пошлет нам короля справедливого, — горячо сказала она. — Явится Моисей и поразит господ.
— Я сам верну свое право, — повторил он.
— У кого ты его станешь требовать?
— Кто обездолил нас? Кто всему виной?
— Помещик, что выгнал нас из родного дома.
— К нему-то я и пойду.
Теперь она все поняла, и снова ей пришло на ум, что словами тут не поможешь. Что толку колотить кулаками по твердой скале? Он волен поступать, как ему вздумается, волен распоряжаться своею жизнью. Какую власть имеет над ним старая, изможденная женщина?
Она заговорила про другое. Вот догорит сейчас еще одна лучина в фонаре, и хозяйка Сведьегорда и Сведьебонд разойдутся каждый в свою сторону. Она сказала сыну, чтобы он ушел первым; ей, дескать, хочется посидеть одной; она знала, что не сможет подняться на ноги без посоха.
Она сказала, что придет к нему в землянку, если надо будет упредить его о чем-либо. Он велел ей не ходить по первопутку, чтоб ее следы не указали бы к нему дорогу. На это она возразила, что он, видно, забыл, как давно поседела у нее под чепцом голова, а то бы не стал ее поучать.
Она загадала — если он оглянется, когда пойдет прочь, значит быть худому. Он сказал ей: «Жизни не пожалею!» А ее скорбные глаза хотят видеть живым того, кто однажды вышел из ее лона. Если только он оглянется, значит, быть недоброму.
Он глянул на небо. На землю начали медленно падать твердые сухие снежные крупники.
— Погода ночью переменится, — сказал он.
Сведье пошел прочь, а матушка Сигга оставалась сидеть на камне, покуда он не вышел за круг снега, исходивший от фонаря, и не исчез в темноте. Пройди несколько шагов, он оглянулся и посмотрел на нее. Сердце у матери тревожно заныло. «И зачем он обернулся?! Зачем он только обернулся?!»
Почему чужой человек хозяйничает и Сведьсгорде, и почему он снимает чужой урожай? Почему Сведьебонд скитается по лесам, хоронится за кустами и за валежником?
Живет где-то на белом свете господин, что взял себе право распоряжаться его жизнью. Есть где-то господин, который хочет владеть его душой и телом, как владеет он другими людьми в Брендеболе, Рюггаму, Ростоке
Сведье и в глаза не видел этого человека, но тот следует неотступно за ним о пятам, словно тяжелая, гнетущая тень, посылает за ним в лес своих наемников, батраков, крестьян, изменивших своим братьям.
Но господин этот — не бог всемогущий на небе, а земной человек, смертный, как и все люди. Он вышел из лона женщины голый и беспомощный и сосал материнскую грудь. Скелет у него не крепче, чем у всякого человека, рожденного женщиной. Тело его так же боится боли, как тело любого человека. Кровь его может вытечь из жил, как всякая кровь в теле человеческом. Кости его можно перебить топором, тело — искромсать острым ножом, кровь его можно пролить, всадив и него свинцовую пулю. Этого человека можно лишить жизни, как и всякое живое создание на земле. Этот господин может лежать распростертый на земле, будто подстреленный в лесу зверь. Он может лежать совсем тихо, не шевелясь, другие будут трогать его, переворачивать его тело, будто дохлую скотину, а он будет лежать недвижимо. Крестьяне и все подвластные ему люди будут проходить мимо него, не снимая шапки и не кланяясь, а он не сможет им приказывать, не сможет даже нахмурить брови. Не сможет он им больше приказывать, не сможет ни единого зернышка отобрать в уплату налогов.
Они станут делать все, что им вздумается. Не таясь станут говорить дерзкие, крамольные слова, за которые прежде их наказывали. И все новые порядки, что он насильно ввел в их свободной миле, сгинут, рабство вновь обернется свободой, а правда одолеет кривду. А господин этот ничего им сказать на то не сможет, ибо он будет лежать мертвый тихонько, терпеливо и помалкивать.
Человек из леса сам отберет у этого господина свои права.
Поздно ночью, когда служанки из Убеторпа только что заснули, их разбудил громкий стук. Кто-то изо всех сил стучал в стену и громко кричал грубым и грозным голосом. Служанки испугались, решив, что дом окружило множество людей. Батраки спали в людской, а в господском доме из мужчин спал один только управитель.
Он подошел к дверям, чтобы спросить, кто это нарушил покой ночью в господском доме. На дворе стоял человек, которого он и темноте не мог как следует рассмотреть. Человек этот колотил в стену топором, оттого и раздавался грохот, напугавший служанок.
Убеторпский управитель спросил человека, кто он таков и зачем стучит во всю мочь в ночную пору. Человек этот назвался Рагнаром Сведье, тягловым крестьянином из Брендеболя, к сказал, что ему надобно поговорить с господином Клевеном, до которого у него есть дело. Он громко кричал: