Ночной шедевр
Шрифт:
— Да, — кивнул Ирвин. — Я и сам удивляюсь, что угодил в переделку. Меньше всего ожидал такого в этом Нью-Йорке.
— Ну, слово «конкуренция» тебе, думаю, хорошо известно…
— Нет, знаешь, не очень. Там, в газете, у меня не было конкурентов.
— Здесь будут. Не по таланту, — торопливо добавила Лайза, не давая перебить себя. — По пробивным качествам. По умению быстрее другого схватить вкусный кусок. По умению качественно обгадить работу другого в глазах шефа. И еще по всяким другим параметрам.
— Ну, если ты все понимаешь, тогда уж объясни все до конца. Ведь мы не успели договорить…
Ирвин
Лайза отчетливо и медленно проговорила:
— Как я теперь понимаю, целью нашего ведущего фотографа было после публикации шедевра уличить молодого соперника в элементарном плагиате со всеми вытекающими последствиями.
— Какими?
— Общественный позор, — терпеливо принялась перечислять Лайза. — Суд. Неподъемный штраф. После этого тебе было бы уже не подняться, Ирвин. Я не интересовалась делами Кортби, но думаю, что ты не первый, кого он так убирает со своего пути. Прием отработан и должен был сработать и в этот раз.
— Но не сработает, — прервал ее Ирвин.
Он встал, обернулся к столу. Взял в руки фотографию. Еще раз всмотрелся.
Вот он, его шедевр, его гордость, залог будущей славы. Шедевр, который никому никогда не увидеть.
И быстрым движением фотограф швырнул снимок в пасть бумагоуничтожителя.
18
Лайза молча наблюдала за последним аутодафе.
Вместо того чтобы отправиться мыть руки, Ирвин тяжело опустился на стул. Локтем уперся в стол, уставился на пустую стену.
— Ну вот и все, — произнес он наконец.
Лайза встала, осторожно подошла к нему, присела на край стола — почти как босс когда-то… Очень давно, в первый счастливый день пребывания в этом проклятом Нью-Йорке.
— Я чувствую себя как после лихорадки, — сказал Ирвин, не глядя на ассистентку.
Та кивнула.
— Еще бы. Потерять такую удачу…
— Да. Потерять свой единственный шанс. Вот, оказывается, как заканчиваются слишком радужные надежды. Могильным склепом шредера.
— Ах, вот о чем ты… Я имела в виду другое.
— Что? — Ирвин удивленно поднял брови.
Лайза кивнула на дверь.
— А! — усмехнулся Ирвин. — Ну, считай, что это была болезнь в легкой форме. Она уже прошла. Я выздоровел.
Лайза покачала головой. В ее голосе послышалась горечь.
— Значит, правы философы, которые считают, что для мужчины любовь всего лишь болезнь?
— А для женщин?
— А для женщин — самое главное, — внушительным тоном ответила она.
— Какая ты образованная, Лайза! Откуда ты столько знаешь?
Она лишь усмехнулась. Слезла со стола и прошла на кухню. Чем-то захлопала, застучала. Через минуту раздалось гуденье кофемолки. Еще через пару минут донесся аромат свежего кофе.
Ирвин продолжал сидеть, подперев голову руками, ощущая небывалую опустошенность. Это просто тупость, говорил он себе. Вот он я такой, какой есть. Настоящий человек выявляется не в минуту победы, а в минуту полного поражения, когда больше нечего терять, не за что цепляться. Тогда человек встает на четвереньки и начинает выть на луну. А я просто тупо сижу и не знаю, что делать.
Но неожиданно и болезненно царапнуло воспоминание об ощущении пустоты после очередного любовного забытья. Значит, так оно и было. Значит, он имел дело просто с куклой, живым воплощением резиновой женщины. С ней можно было делать что угодно, только любить ее было нельзя.
А он любил. Он задыхался от любви, он шептал ей эти слова, почти не отводя губ от ее губ, вдыхая ее аромат, наслаждаясь бархатистостью ее кожи — всей, от груди до кончиков ног, особенно там, куда она сама вела его руку…
Но и это воспоминание прозвучало фальшивой нотой — таким тупицей и идиотом казался Ирвину тот человек, который был на его месте всего несколько часов назад. Он почувствовал, будто стремительно превращается в старика, и невольно взглянул на отражение в зеркале. Хмурый, растрепанный парень в мятой майке с надписью «Объектив видит все», подняв небритое лицо над немытыми руками, смотрел на него недовольным взглядом. Ирвин отвернулся.
Нет, дружище, такого тебя ни одна женщина не полюбит. Надо хотя бы умыться и побриться…
Но зачем? Для кого? — продолжал Ирвин свои тленные мысли, снова обхватив голову руками, невольно прислушиваясь к шуму из кухни.
Может быть, вот для таких, как эта ассистентка? Таких, как Лайза? Ему вспомнились насмешливо-завистливые слова Сандры: «Вот из таких дурочек и получаются настоящие жены».
А ведь она права, вдруг подумал Ирвин. Почему эти стервы всегда такие умные? Сандра стерва, но она права, она знает жизнь, знает женщин. Потому-то, наверно, и ненавидит Лайзу, что сама неспособна на такую обыденную, неинтересную, некрасивую форму существования, как та, на которую обрекла себя дурнушка Лайза. Вот уж действительно — важнее не то, как женщина выглядит, а то, как она умеет любить, заботиться, готовить, наконец. Как умеет понимать тебя. А может, даже и понимать не надо, просто — принимать такого, какой ты есть?..
— Есть будешь?
Ирвин вздрогнул от неожиданного отклика из кухни. Раздались шаги, и не успел он ответить, как увидел улыбающуюся Лайзу с подносом в руках.
— Где будешь завтракать? Здесь или лучше на кухне?
Ирвин сумрачно улыбнулся.
— Все равно. Давай сюда. По правде сказать, совсем не могу и не хочу ничего есть…
— А ты попробуй. — Лайза осторожно поставила перед ним большой блестящий металлический поднос. Чашка кофе со сливками, огромный сандвич с аппетитно пахнущей горячей котлетой, салат из грибов и яиц с помидорами, десерт из клубники с киви и апельсинами, виноградный коктейль… Ирвин принялся за завтрак нехотя, но не заметил, как уплел все дочиста. Он обнаружил этот факт, когда потянулся за салфеткой. Засмеялся и, возвращая поднос Лайзе, спросил: