Ночной шум
Шрифт:
– Отстань, и так тошно! – отозвалась Людмила, но вырываться не стала.
– Что ж мне делать?
– Иди, проветрись.
Он без цели прогуливался вдоль реки, потом ноги сами привели его в дендропарк. Там на удивление легко дышалось среди редких пород хвойных деревьев. Вокруг чуть ли не дореволюционное здание, жёлто-красная листва на пожухлой траве, небо, не загороженное домами, настраивали на сладкий ностальгический лад. Словно вернулось время, когда люди жили, не заботясь о набивании сумы, не теснили друг друга с земли
Но рядом уже рыли котлован под очередной фундамент многоэтажки. Наступление на свежий воздух, чистые помыслы и спокойную жизнь в Щупкино велось по всем фронтам.
Возле клумбы с кучей песка замаячила знакомая гигантская фигура. Он держал в руках чёрную шкурку какого-то животного, которая переливалась искрой или проседью на осеннем солнце.
– В охотники подался? – поинтересовался Роман, поздоровавшись.
– Вот такие шубы носят миллиардеры и монархи, – ответил Алексей. – Чёрный соболь. Его здесь разводят.
Роман пригляделся. В руках тот держал мёртвого зверька. Гигант жестом позвал за собой.
Они двинулись по аллее, пересекли поле, огороженное жестяным забором. Приблизились к лесу. По дороге Попович рассказал, что директор зверосовхоза, где вывели уникального соболя, по-крупному проворовался. Провернул афёру, вывез куда-то самый ценный мех, продал племенной завод за копейки и разорил хозяйство на полмиллиарда рублей. Мошенника нашли и, учитывая, что тот вернул дырокол и прогнившие деревянные клетки, дали шесть лет условно.
– Это Щупкинский суд, о котором я уже говорил, – заключил гигант и бережно убрал в целлофановый пакет серебристую тушку соболя.
Они вступили на территорию хозяйства, по которому вдоль дороги тянулись два ряда клеток. Практически у всех были пустые миски. Зверьки тревожно сновали по клетке, прячась в маленькие домики, и снова высовывая мордочки.
Алексей продолжил грустный рассказ. Вот этого соболя он и пытается хоть как-то спасти. Кормов нет, пятнадцать тысяч братьев меньших уже умерли с голода. Он уже письма везде поотправлял: в администрацию, в общества защиты животных, даже Президенту. Восемьдесят лет выводили пушнину, за ней из-за границы очереди толстосумов стоят, а тут один вор всё развалил… И хоть бы что!А этот вор из тех же «олигофренов».
– Хотели бы их потрясти? – спросил Роман.
– Присоединяйтесь.
– По закону я как бы не могу.
– А по совести?
– С вами.
– Вы по конституции имеете право высказать свою позицию. Успокойтесь, я не зову вас мочить здешнюю мафию!
Оченёв задумался. Становиться демонстрантом, пополняя ряды роковых борцов, не прельщало. Этот молодой великан верил, судя по всему, в несокрушимую силу закона. При этом явно имел юридическую подготовку, деньги и гражданскую позицию. Но главное – веру, терпение и желание бороться. Многие щупкинцы растеряли это с годами. Они сражались лишь когда их брали за горло и отбирали кровное. Дрались отчаянно, поодиночке, редко объединяясь. И всё кончалось одним – власть добивалась своего. Вседозволенно, цинично, бандитски группируясь.
Роман понимал, что победить нынешнюю власть невозможно, её можно только уничтожить. Всю Систему на корню. Потому что Система нащупала методы, которые
Роман понимал, что такой безоглядный грабёж, словно рак, съедал не только страну, но и души жителей. Ещё вчера мощная держава рушилась сегодня с помощью Системы. Системы, навязанной врагами, которым неугодна сильная Русь.
Но что мог сделать рядовой военврач, пусть даже из отдела РОСС? Более того, получалось, Роман сам помогал Системе! Он расследовал убийства, пытаясь поймать тех, кто сокращал поголовье этих нелюдей.
– А вот последний в мире янтарный соболь, – задумчиво произнёс Попович, вынул из кармана коробку с вкусно пахнущим жидким кормом, в котором плавали кусочки рыбы, и вылил его в миску.
Ярко-жёлтый зверёк жадно накинулся на еду, косясь благодарным, почти человечьим взглядом на людей.
– Всех не накормишь, – тихо проговорил Роман.
Смотреть во влажные глаза-бусинки этих голодных существ было нестерпимо. Просто огромный концлагерь, где и так готовят на убой, так ещё перед смертью морят. У многих соболей шкура слезала от голода, холода и болезней.
Попович, оглянувшись по сторонам, открыл клетку, вынул оттуда янтарного, взамен оставил мёртвого соболя и затворил дверцу. Зверёк понюхал его ладонь, доверчиво лизнул.
– Мне всегда было жаль последнего из могикан, – спокойно пояснил он. – Ладно, пойду на акцию НКВД.
– Я с тобой, Большой Змей! – решительно сказал Оченёв.
Алексей исподлобья покосился на него, потом спрятал янтарного соболя в необъятную штормовку и широкими шагами направился обратно в город.
Активисты с транспарантами стояли на пикете против вырубки чащи возле Ярославки. На плакатах красовались надписи: «НЕТ СТРОЙ-БЕС-ПРЕДЕЛ!», «МЭРА ЩУПКИНО В СИБИРЬ – ДОБЫВАТЬ СТРАНЕ ИМБИРЬ»…
Когда они перебежали оживлённое шоссе между машинами, Оченёв увидел Садовскую, беседующую с пикетчиками. Она находилась в своей стихии. Общалась со всеми, улыбалась, по ходу что-то объясняя, кому-то в такт скандировала. Надоест разыскивать убийц – уйдёт в политические лидеры. Водители невольно притормаживали, глядя на шикарную блондинку в мини-юбке. Вокруг пикета стали понемногу кучковаться прохожие.
Оченёв залюбовался Мариной. Звезда! Какая органика…Ни дать ни взять – голливудская дива в самодеятельном театре Булавиной. Его мысли плавно перетекли к женщинам РОСС. Он понимал, что между Гюйсом и Мамыкиной отношения ещё не закончились, так что Садовская не у дел. И как бы ему хорошо не было с Людмилой, уже не чувствовал себя счастливым с женщиной, разрывающейся между мужчинами. Марина, наверное, ощущала себя, как несостоявшаяся невеста на чужой свадьбе. Эта мысль изрядно подбодрила Оченёва, который находился в любовной эйфории, наступившей после разговления от долгого воздержания. И он с лёгкой циничностью решил переключиться на более молодую. Видимо, тормоза, удерживающие от измен, с годами отказывают, у холостяков троекратно. Теперь он, как кот на сметану, облизывался на Марину.