Ночной снайпер
Шрифт:
В передней она закурила, потом достала сотовый и набрала номер.
— Тонь, там есть еще заказы? Меня кто спрашивал? Да тут вообще… ладно, приду — расскажу.
Послышался хлопок входной двери, потом стихло. Петр Авдеевич сел в постели, начал одеваться, потом спохватился, взял телефонную трубку, набрал номер.
— Коля, это я. Тут такое дело…
И рассказал Николаю Григорьевичу про свой разговор с Еленой.
— Так она его и назвала: Александр Борисович? — спросил тот после паузы. — Не может быть ошибки?
— За что купил…
— Ну
— Откуда я знаю? — тоскливо спросил Петр Авдеевич. — Тебе видней. Ну так что будем делать? Ведь настучит завтра прокурорам!
— А чего она хочет? — спросил Николай Григорьевич, подумав. — Только отомстить? Или на ее место?
— Вроде того… Дом она хочет забрать.
— У тебя заберешь, как же… А как она в койке? Испытания провел?
— Что мне, разорваться?
— И то верно. Ты ее вблизи хоть видел?
— Видел… Один раз только. Не Томка, конечно, но сойдет. И смотря сколько клиент примет на грудь.
— Ладно, это все потом, — сказал Николай Григорьевич. — Наверняка она из-за Пашки остервенела… С Пашкой, конечно, прокол вышел.
— Так что делать собираешься? — повторил вопрос Петр Авдеевич.
— Будем думать, — сказал Николай Григорьевич и положил трубку. А потом снова поднял и позвонил Свириду. — У тебя есть прослушка утренних разговоров из дома Артемова?
— Сейчас посмотрю… Да, есть… черт, извини, тут небольшая запарка была.
— В следующий раз за такие дела вычту из зарплаты… Ладно, оргвыводы будем делать потом. Сейчас дай послушать.
— Слушай, а как с банковским кредитом, выгорело?
— Спрашиваешь… У Портнова на подписи. Рустам говорит, даже не стал смотреть финансово-экономическое обоснование… Только спросил: когда вам нужно?
— Смотрю я на тебя, Николай Григорьевич… Орел!
— Ладно, хорош мне жопу лизать, твоя доля от этого не возрастет… Лучше включай, дай послушать.
Выслушав диалог Елены Артемовой и Турецкого, Николай Григорьевич сразу позвонил Михайлову:
— Гена, есть срочное дело, завтра днем давай сюда со своим Вильгельмом Теллем.
— А это еще кто?
— Пора бы знать. Средневековый снайпер. Яблоко сбил стрелой с головы сына.
— А, Леха, что ли? Так он никак не проспится, — виновато ответил тот. — Все бухает. Сейчас спит.
— Он живет у тебя?
— Да, как договорились. А все равно, Григорьич, сам знаешь, не уследишь, если мужик выпить захочет… Надо бы его к какому делу пристроить. А то сопьется совсем. Пальцы начнут дрожать… А так лежит тут целыми днями, то в потолок, то на меня волком смотрит.
— Вздрючь его как следует! И чтоб к завтрашнему утру он был мне как стеклышко! — не выдержал Николай Григорьевич. — Черт знает что! Переживает он, видишь ли! Что, другую бабу ему не можешь найти?
— Пробовал, — вздохнул Михайлов. — Он их видеть не хочет.
— А ты не
— Тогда он точно будет не в форме, — заметил Михайлов.
— Короче, ты меня понял? — холодно спросил Николай Григорьевич. — И завтра утром доложишь о его готовности номер один… А потом ко мне. Все!
7
Когда они подъезжали к ночному клубу «Золотая львица», в тусклых и безразличных глазах так и не проспавшегося и плохо опохмелившегося Лехи Корнеева впервые появилась заинтересованность.
— Что, узнаешь это место? — усмехнулся Михайлов, сидевший за рулем. — Вот здесь он шел в ту сторону, а ты его, болезного, одним пальцем: шпок! И нет человека. Отмучился. Только тогда ты был вон там… — Он кивнул в сторону школы. — А теперь ты здесь дорогой гость… — Он кивнул в сторону улыбающегося швейцара, готового распахнуть дверцу их «опеля».
— А что мы будем делать? — спросил Леха, внимательно оглядывая то место, где прицел его винтовки нащупал голову жертвы.
— Расслабимся, оттянемся, забудемся… — сказал Михайлов. — А потом найдем себе телок. Здесь, говорят, лучшие в Москве.
В ресторане ночного клуба, куда они прибыли достаточно рано, их отвели к заказанному столику, усадив недалеко от небольшой эстрады и танцевального круга, где замедленно танцевали, кружились несколько пар — все больше девочки возраста выпускниц десятого класса, поглядывающих оценивающими взглядами на только что прибывших гостей.
— Ну как тебе вон та рыженькая, к примеру? — спросил Михайлов, наливая в пузатые бокалы коньяк «Хенесси». — Похоже, получше твоей Гретхен, верно? И помоложе, а? А сиськи, смотри, у той чернявой… Когда еще такие увидишь? Хочешь, бери ее, мне не жалко. Твой выбор, Леха!
— Сволочь ты, Гена, — тихо и с чувством сказал Леха. — Я тебе че, пешка? Будешь мне указывать, с кем можно трахаться, а с кем нельзя? А если будет не по-твоему, так ее тоже убить можно? А может, и меня заодно?
— Леха, Леха, — покрутил головой Михайлов. — Опять ты за свое. Сколько можно, а? Мы с тобой кто? Душегубы, если по-старинному. Убивцы. Правильно я говорю? Думаешь, ты — другой? Или лучше меня, если издали их мочишь и ни разу своих мертвяков вблизи не видел, а твои руки по локоть в их кровище не были? Сколько ты всего народу положил, ась? Раз в десять больше меня! А за эту Гертруду свою, или как там ее, так и не простишь?
— Выходит, Гена, не прощу.
— Ты становишься опасен с такими разговорами, — покрутил головой Михайлов. — Не вздумай при Коляне говорить! Я-то ладно, знаю тебя, дурака… Работа у нас такая, раз подписались, понял, нет? И себе мы давно не принадлежим, ни ты, ни я! Да если б не я… Если бы не поставил ребром вопрос, что тебя нельзя больше держать в тюряге… Ты бы этой своей Гертруды, или Гретхен, сроду бы не увидел! А так хоть подержался за нее, когда танцевал, верно? Ну что ж, помянем ее, что ли.