Ночной волк
Шрифт:
В этот вечер Чехлову еще раз повезло: богатый пьянчужка, последний клиент, оказался почти соседом, пообещал не обидеть и обещание сдержал — за дорогу, в любом случае неизбежную, дал пятнадцать баксов.
Видимо, у дочери получился перекур между двумя бой-френдами: целую неделю она провела дома. Помимо походной сумки с бельем и косметикой, она привезла из завершившейся жизни большой пластиковый пакет с десятком глянцевых журналов и двумя книгами: романом в очень плохом переводе с испанского и, что удивило и порадовало Чехлова, небольшим, на хорошей бумаге, томиком Цветаевой. Роман
— Как он тебе? — спросила дочь.
— Скучный.
— Но о нем сейчас все газеты пишут! — возмутилась она.
— Кто-то платит за раскрутку.
— Но его и на Западе знают.
— А на Западе издателям деньги не нужны? Тебе-то он зачем?
— Надо же иметь представление.
— А Цветаева?
— А Цветаева — всегда Цветаева! — важно ответила дочь.
Это сомнению не подлежало, и Чехлов взял чистенький томик в постель, проглядеть перед сном. Но — зачитался. Десяток стихотворений он не знал, видимо, раньше не публиковали, сколько-то помнил с молодости наизусть: в те славные времена стихи укладывали девчонок на спину надежней, чем бутылка портвейна. Бог ты мой, как же она гениально писала и как страшно жила! Книжечка была издана на Дальнем Востоке, где Марина Ивановна при жизни не бывала, и слава богу: если бы ее туда привезли, то лишь затем, чтобы без лишней огласки расстрелять. А теперь вон издают с красивыми иллюстрациями. Чехлов отложил книжку, погасил свет и бормотал стихи на память, пока не уснул.
Жить стало проще, появилась конкретная цель: надо было восстановить ту дурную тысячу баксов, которую шакалы увели ночью из бардачка. Сам дебил — нашел где хранить деньги!
Вернуть их можно было только одним путем: заработать.
Чехлов уже поймал городские ритмы и умело пользовался приобретенным опытом. Утром спрос на тачки был велик, часам к одиннадцати спадал, в обед возрастал вновь, а часов с пяти до восьми был стабильно устойчив: конец трудового дня, а там театры, рестораны, гости. Потом опять наступало затишье, примерно до десяти. Дальше начиналась самая работа: люди разъезжались по домам со своих маленьких праздников. После часа ночи клиенты попадались редко, зато выгодные: метро уже не конкурент, да и усталому человеку важнее быстро попасть в постель, чем выторговать лишнюю сотню.
Пару раз за день Чехлов заглядывал домой — перекусить и часок отлежаться. Потом вновь садился за руль и бомбил, пока дорога перед глазами не начинала мерцать и расплываться.
Где-то дней через десять он почувствовал, что чего-то не хватает, и вспомнил: давно не кормил Лизку. Встретились, покатались и для хохмы сходили в ту пельменную, где вместе кормились в первый раз. Потом зашли в парк, посидели на лавочке. Торопиться было некуда: и у него, и у нее начались глухо провальные дневные часы.
Про свои беды Чехлов рассказывать не стал — зачем грузить девчонку. Вместо этого вдруг спросил, читала ли она Цветаеву. Выяснилось — не читала, но фамилию вроде слыхала, наверное, от кого-то из подруг.
— Хочешь послушать? — спросил он.
— А ты чего, помнишь?
— Да кое-что помню.
Лизка слушала молча, лицо было напряженное и мрачное. Он прочитал с десяток стихотворений.
— Ну как тебе?
— Нормально, — сказала она и попросила
Потом Лизка встала и коротко бросила:
— Ладно, пошли.
— Куда? — не понял он.
— Пошли, — повторила она и двинулась вглубь парка, за полоску кустов. Сумочка на длинной лямке покачивалась у нее за спиной. За кустами она огляделась и достала из сумки презерватив.
— Ты чего это вдруг? — удивился Чехлов.
— Того! — огрызнулась она. — Даром, что ли, стихи читал? Я ж тебе говорила, что даром нынче ничего не делается.
Вообще-то никаких желаний у Чехлова не было, но от нелепости ситуации он завелся. Неожиданностью было, что и Лизка завелась. Уже потом, натянув трусики, она объяснила:
— Я тут недавно в компанию попала, в сауну. Там одна москвичка была, умная девка. Вот она мне сказала: «Хочешь выжить — хоть с кем-нибудь трахайся бескорыстно».
Чехлов посмеялся, но фразу запомнил. Хорошая фраза, и жизненная. Очень жизненная!
— А с кем, кроме тебя? — сказала Лизка. — Больше не с кем.
Чехлов садился за руль каждое утро, даже в выходные. С женой тему не обсуждали, он просто принял как факт, что Анна знает, а она приняла как факт новое занятие мужа. Что делать — жить-то надо!
Дни складывались по-разному, то лучше, то хуже. Но известно: кто постоянно роется в земле, рано или поздно наткнется на клад. Вот и Чехлову в самом конце августа крупно повезло.
Он еще издали заметил на краю тротуара женскую фигуру и стал перестраиваться, опасаясь, что кто-нибудь перехватит редкого дневного клиента. Но — никто не перехватил.
Дама была яркая, Чехлов сразу понял, что иностранка, уж очень не походила на наших. Крупная, с широкими бедрами и тяжелой грудью, она была одета в пестрое, с переливами, платье-балахон, а поверх него в лиловое пончо. Сумочка была тоже лиловая, из тонкой кожи, очень красивая и явно очень дорогая. Однако дело было не в одежде, нынче и наши бабцы кого хочешь поразят оперением. Но независимое, даже хозяйское выражение смуглого лица, уверенно вытянутая рука с оттопыренным большим пальцем — и жест не наш! — все это явно отдавало стабильным и богатым зарубежьем.
— Куда? — спросил Чехлов, притормозив.
Дама протянула ему лист бумаги, на котором крупно значилось: «Я хочу посмотреть Кремль, Красную площадь, музеи, Москву и Арбат». Буквы были аккуратные, фраза корявая — небось сочиняла в гостинице какая-нибудь горничная-полиглотка.
Чехлов кивнул и открыл дверцу. Женщина села.
— Откуда вы? — спросил он по-английски.
Она обрадовалась:
— О, вы знаете английский!
— Немного, — скромно отозвался Чехлов, — английский мой второй язык, да и практики почти не было.
— А первый? — поинтересовалась дама.
— Испанский.
Дама всплеснула руками:
— Испанский для меня тоже родной, моя мама из Мексики.
— А вы откуда? — повторил Чехлов свой вопрос.
— Соединенные Штаты, — сказала она, — Тампа, Флорида.
— Туристка?
— Да, туристка. Я уже месяц в Европе. Два дня была в Санкт-Петербурге, сегодня в Москве.
— По-русски не понимаете?
— Москва, — сказала она довольно чисто, — Россия, водка. Больше я ничего не знаю.