Ночной волк
Шрифт:
— Прячется.
Я спросил, обходя страшное слово:
— Она… совсем?
И опять ответ был на ее лице. Она тащила меня и тащила.
— Ты куда?
— Витька сказал, прийти могут. Там один знает, что Алена со мной дружила.
— Вещи хоть надо взять.
— У Лизки. Я отнесла. И твою сумку.
— У какой Лизки?
— Подружка моя. На кройку и шитье ходили.
Я остановился.
— Ну-ка давай спокойно. Кто у тебя есть из знакомых? Просто переночевать. Только на одну эту ночь. Для тебя, я где-нибудь устроюсь.
Она
— Ну вот Лизка.
— У нее точно можно?
— Точно. У нее муж с ребенком, но я у них уже ночевала, когда к матери приходили.
— Где это?
— Там, за булочной. Близко.
Близко было хуже, чем дальше, но выбирать было не из чего. Да и не станут эти суки ночью выпытывать по соседям, с кем девчонка из восьмой квартиры ходила на курсы кройки и шитья.
Мы дошли до Лизкиного дома, Изаура поднялась, потом вернулась с моей сумкой. Она была слишком набита и чересчур тяжела. Прямо в подъезде, на подоконнике, я перебрал ее и оставил лишь неизбежное: тренировочный костюм, предметы утренней необходимости — бритву с зубной пастой, три пары носков для смеха и мягкости, на случай, если вдруг сумка окажется сегодня подушкой. Поколебавшись, взял и нож. Конечно, я понимал, что в худом варианте он не поможет. Но мне не хотелось оскорблять судьбу отказом даже от маленького шанса: Бог бережет только береженого.
— Ну, давай, — сказал я Изауре.
— А ты?
— Мне есть куда.
Она произнесла секунд через двадцать:
— Не хочу без тебя.
— Чужой дом, слава богу, тебя пустили. Утром за тобой приду, днем уедем.
Помедлила:
— А ты точно придешь?
Я ответил убежденно:
— Уж без тебя-то точно никуда не уеду.
Она глядела недоверчиво. Я объяснил:
— Баб бросают, а солдат солдата никогда не бросит. За это же трибунал.
Вряд ли она поняла, но, похоже, все-таки поверила.
Она пошла наверх, а я стал думать, куда приткнуться на ночь. Абсолютно ясно было только одно — что к Антону нельзя… Я вдруг вспомнил, что так ему сегодня и не дозвонился.
Один автомат не соединял, в другом трубка была оторвана. В третьем, наконец, пошли гудки.
— Да?
— Елена Федоровна, это я. Антон дома?
По сути, уже эти слова можно было не произносить, я все почувствовал по единственному ее слову… Пауза.
— Ты что, не знаешь? Антона увезли.
— Как увезли?!
Знал же как, но выкрикнулось автоматически.
— На него напали. Он в реанимации.
Хоть это слава богу…
— Елена Федоровна, какая больница?
Она сказала.
Я даже не попрощался.
На все про все мне потребовалось минут пятьдесят. Еще четверть часа заняла дорога до больницы.
К Антону не пустили. Сестра лишь приоткрыла дверь — я увидел трубки, одна тянулась к ноздре, другая уходила под одеяло.
— Вытащите? — спросил я.
— Не помрет, так выживет, — ответила сестра.
Выйдя из больницы, я огляделся очень внимательно, однако не увидел того, что ожидал.
В трамвае народу было немного, я отвлекся, было о чем подумать. На первой остановке только выходили. На второй в переднюю дверь спортивно впрыгнул высокий малый в джинсе — у него и сумка была спортивная, длинная, с особой щелью для ракетки. Интересно, откуда он взялся? Из головного вагона, наверное, больше неоткуда. Я слегка удивился джинсе, поскольку раньше видел его только в свитере и трехцветной ветровке. Значит, может себе позволить. Живут же люди! В остальном все развивалось логично: где и было меня отлавливать, если не у больницы?
Я сидел у задней двери, он у передней, человек пять располагались между нами. Я смотрел в сторону, и он в сторону. На ближайшей остановке я дернулся к двери — и он тут же дернулся к своей. Я передумал — он передумал. Все шло так синхронно, будто мы эту поездку неделю репетировали.
Вылезать у метро я не стал. И у стадиона не стал. А вот следующая остановка мне понравилась сразу. Я поднялся в последний момент, когда двери уже открылись. Если бы он кинулся к моей двери, я бы снова сел: но он шагнул к своей.
Трамвай отошел. На остановке нас было двое. Справа вдоль линии шла панельная стена стадиона, серая и грязная. Слева, за улицей, за полоской деревьев стояли дома, по-современному торцами к мостовой. Разноцветно дымились окна, и за каждой занавеской гипнотизировал моих сограждан свой телевизор. Только двое нас было на остановке, и единственный фонарь светил обоим, только по-разному: мне в спину, а ему в лицо.
Он двинулся как бы даже не ко мне, просто в мою сторону, неспешной походкой, в которой не было ничего угрожающего — мало ли кому куда надо? Я крикнул навстречу:
— Закурить не найдется?!
— Это можно, — пообещал парень и сделал еще шага три.
— А теперь стой, — сказал я внятно. — Ну-ка!
Только тут он увидел «хрюшку».
— Ты это чего? — проговорил он не со страхом даже, а с изумлением, но все же остановился.
— Сумку на землю.
— Да ты чего?
Я поднял дуло повыше, и он не нагнулся, а присел, ставя сумку на ощупь, потому что глаза не отводил от моих.
— А руки подними.
Он поднял. Вот уж, наверное, чего ему не приходилось делать ни разу в жизни — на лице было глубочайшее недоумение, а пальцы растопырены и согнуты.
— Повернись спиной.
— Парень, да ты что? — Улыбка у него была растерянная, но уж такая миролюбивая…
— Спиной, — сказал я, — и не дергайся. А то ты дернешься, и я дернусь.
Он повернулся спиной.
— Вперед. И не быстро.
Нести две сумки в левой руке было тяжело и неудобно, но ничего ловчее я придумать не смог.
Его поднятые руки просительно шевельнулись:
— Слушай, парень, давай хоть поговорим.
— Конечно, поговорим, — согласился я, — раз уж встретились.